Начало » Общение » Разговоры на отвлеченные темы » Вера и Бог в произведениях художественной литературы.
| Вера и Бог в произведениях художественной литературы. [сообщение #127675] |
Вс, 31 Август 2008 15:59  |
Елизавета Бам
Сообщений: 5554
Зарегистрирован: Март 2008
Географическое положение: Лучший город ...
Карма: 0
|
Мне тут нравится
Солана |
|
|
Мне пришла в голову такая мысль: в огромном наследии нашей русской классической художественной литературы есть много произведений в которых так или иначе поднимаются вопросы веры и религии, отношения героев к Богу. Оно и понятно, православие теснейшим бразом было связано со всей судьбой русского народа, с историей, бытом, так что трудно было изображать что-нибудь, обходя эти вопросы. В то же время русскому народу было свойственно богоискательство, философский подход к жизни, рефлексии. По-моему, это может быть интересно, если давать здесь интересные яркие кусочки на эти темы из различных книг. Повторяю, художественных, не богословских.
[Обновления: Вс, 31 Август 2008 16:00] Известить модератора |
|
|
|
| Re: Вера и Бог в произведениях художественной литературы. [сообщение #127694 является ответом на сообщение #127675] |
Вс, 31 Август 2008 16:39  |
Deniza
Сообщений: 1613
Зарегистрирован: Январь 2008
Географическое положение: Россия
Карма: 0
|
Мне тут нравится
Нина |
|
|
|
Елизавета Бам писал(а) Вск, 31 Август 2008 15:59Мне пришла в голову такая мысль: в огромном наследии нашей русской классической художественной литературы есть много произведений в которых так или иначе поднимаются вопросы веры и религии, отношения героев к Богу. Оно и понятно, православие теснейшим образом было связано со всей судьбой русского народа, с историей, бытом, так что трудно было изображать что-нибудь, обходя эти вопросы. В то же время русскому народу было свойственно богоискательство, философский подход к жизни, рефлексии. По-моему, это может быть интересно, если давать здесь интересные яркие кусочки на эти темы из различных книг. Повторяю, художественных, не богословских.
Елизавета. Считаю, что Вы открыли очередную провокационную тему. У Вас уже есть заготовки - герои худ.произведений, которые отрицают Бога. Вот вы их и будете защищать, провоцирую весь форум на ругань. Подключаться те, кто будет поддерживать Вас, говоря, что хотят разобраться. И все повториться сначала, как в теме с Толстым.
У вас все средства хороши, лишь бы добиться своего.
|
|
|
|
| Re: Вера и Бог в произведениях художественной литературы. [сообщение #127695 является ответом на сообщение #127675] |
Вс, 31 Август 2008 16:39 |
Елизавета Бам
Сообщений: 5554
Зарегистрирован: Март 2008
Географическое положение: Лучший город ...
Карма: 0
|
Мне тут нравится
Солана |
|
|
|
Вот поэтичный отрывок из повести Максима Горького "Детство". Мне ОЧЕНЬ нравится!
"Я лежу на широкой кровати, вчетверо окутан тяжёлым одеялом, и слушаю,
как бабушка молится богу, стоя на коленях, прижав одну руку к груди, другою
неторопливо и нечасто крестясь.
На дворе стреляет мороз; зеленоватый лунный свет смотрит сквозь
узорные – во льду – стёкла окна, хорошо осветив доброе носатое лицо и
зажигая тёмные глаза фосфорическим огнём. Шёлковая головка, прикрыв волосы
бабушки, блестит, точно кованая, тёмное платье шевелится, струится с плеч,
расстилаясь по полу.
Кончив молитву, бабушка молча разденется, аккуратно сложит одежду на
сундук в углу и подойдёт к постели, а я притворяюсь, что крепко уснул.
– Ведь врёшь, поди, разбойник, не спишь? – тихонько говорит она. – Не
спишь, мол, голуба душа? Ну-ко, давай одеяло!
Предвкушая дальнейшее, я не могу сдержать улыбки; тогда она рычит:
– А-а, так ты над бабушкой-старухой шутки шутить затеял!
Взяв одеяло за край, она так ловко и сильно дёргает его к себе, что я
подскакиваю в воздухе и, несколько раз перевернувшись, шлёпаюсь в мягкую
перину, а она хохочет:
– Что, редькин сын? Съел комара?
Но иногда она молится очень долго, я действительно засыпаю и уже не
слышу, как она ложится.
Долгие молитвы всегда завершают дни огорчений, ссор и драк; слушать их
очень интересно; бабушка подробно рассказывает богу обо всём, что случилось
в доме; грузно, большим холмом стоит на коленях и сначала шепчет невнятно,
быстро, а потом густо ворчит:
– Ты, господи, сам знаешь, – всякому хочется, что получше. Михайло-то
старшой, ему бы в городе-то надо остаться, за реку ехать обидно ему, и
место там новое, неиспытанное, что будет – неведомо. А отец – он Якова
больше любит. Али хорошо – неровно-то детей любить? Упрям старик – ты бы,
господи, вразумил его.
Глядя на тёмные иконы большими светящимися глазами, она советует богу
своему:
– Наведи-ко ты, господи, добрый сон на него, чтобы понять ему, как
надобно детей-то делить!
Крестится, кланяется в землю, стукаясь большим лбом о половицу, и,
снова выпрямившись, говорит внушительно:
– Варваре-то улыбнулся бы радостью какой! Чем она тебя прогневала, чем
грешней других? Что это: женщина молодая, здоровая, а в печали живёт. И
вспомяни, господи, Григорья, – глаза-то у него всё хуже. Ослепнет - по миру
пойдет, нехорошо! Всю свою силу он на дедушку истратил, а дедушка разве
поможет... О, господи, господи...
Она долго молчит, покорно опустив голову и руки, точно уснула крепко,
замёрзла.
- Что еще? - вслух вспоминает она, приморщив брови. - Спаси, помилуй
всех православных; меня, дуру окаянную, прости,- ты знаешь: не со зла
грешу, а по глупому разуму.
И, глубоко вздохнув, она говорит ласково, удовлетворенно:
- Все ты, родимый, знаешь, все тебе, батюшка, ведомо.
Мне очень нравился бабушкин бог, такой близкий ей, и я часто просил
ее:
- Расскажи про бога!
Она говорила о нём особенно: очень тихо, странно растягивая слова,
прикрыв глаза и непременно сидя; приподнимется, сядет, накинет на
простоволосую голову платок и заведет надолго, пока не заснешь:
- Сидит господь на холме, среди луга райского, на престоле синя камня
яхонта, под серебряными липами, а те липы цветут весь год кругом; нет в раю
ни зимы, ни осени, и цветы николи не вянут, так и цветут неустанно, в
радость угодникам божьим. А около господа ангелы летают во множестве,- как
снег идёт али пчелы роятся,- али бы белые голуби летают с неба на землю да
опять на небо и обо всем богу сказывают про нас, про людей. Тут и твой, и
мой, и дедушкин - каждому ангел дан, господь ко всем равен. Вот твой ангел
господу приносит: "Лексей дедушке язык высунул!" А господь и распорядится:
"Ну, пускай старик посечёт его!" И так всё, про всех, и всем он воздаёт по
делам - кому горем, кому радостью. И так все это хорошо у него, что ангелы
веселятся, плещут крыльями и поют ему бесперечь: "Слава тебе, господи,
слава тебе!" А он, милый, только улыбается им - дескать, ладно уж!
И сама она улыбается, покачивая головою.
- Ты это видела?
- Не видала, а знаю! - отвечает она задумчиво.
Говоря о боге, рае, ангелах, она становилась маленькой и кроткой, лицо
её молодело, влажные глаза струили особенно теплый свет. Я брал в руки
тяжёлые атласные косы, обертывал ими шею себе и, не двигаясь, чутко слушал
бесконечные, никогда не надоедавшие рассказы.
- Бога видеть человеку не дано - ослепнешь; только святые глядят на
него во весь глаз. А вот ангелов видела я; они показываются, когда душа
чиста. Стояла я в церкви у ранней обедни, а в алтаре и ходят двое, как
туманы, видно сквозь них всё, светлые, светлые, и крылья до полу,
кружевные, кисейные. Ходят они кругом престола и отцу Илье помогают,
старичку: он поднимет ветхие руки, богу молясь, а они локотки его
поддерживают. Он очень старенький был, слепой уж, тыкался обо всё и
поскорости после того успел, скончался. Я тогда, как увидала их,- обмерла
от радости, сердце заныло, слезы катятся,- ох, хорошо было! Ой, Ленька,
голуба душа, хорошо все у бога на небе и на земле, так хорошо...
- А у нас хорошо разве?
Осенив себя крестом, бабушка ответила:
- Слава пресвятой богородице,- все хорошо!
Это меня смущало: трудно было признать, что в доме всё хорошо; мне
казалось, в нем живётся хуже и хуже. Однажды, проходя мимо двери в комнату
дяди Михаила, я видел, как тетка Наталья, вся в белом, прижав руки ко
груди, металась по комнате, вскрикивая негромко, но страшно:
- Господи, прибери меня, уведи меня...
Молитва ее была мне понятна, и я понимал Григория, когда он ворчал:
- Ослепну, по миру пойду, и то лучше будет...
Мне хотелось, чтобы он ослеп скорее, - я попросился бы в поводыри к
нему, и ходили бы мы по миру вместе. Я уже говорил ему об этом; мастер,
усмехаясь в бороду, ответил:
- Вот и ладно, и пойдём! А я буду оглашать в городе: это вот Василья
Каширина, цехового старшины, внук, от дочери! Занятно будет...
Не однажды я видел под пустыми глазами тетки Натальи синие опухоли, на
жёлтом лице её - вспухшие губы. Я спрашивал бабушку:
- Дядя бьет ее?
Вздыхая, она отвечала:
- Бьет тихонько, анафема проклятый? Дедушка не велит бить её, так он
по ночам. Злой он, а она - кисель...
И рассказывает, воодушевляясь:
- Все-таки теперь уж не бьют так, как бивали! Ну, в зубы ударит, в
ухо, за косы минуту потреплет, а ведь раньше-то часами истязали! Меня
дедушка однова бил на первый день Пасхи от обедни до вечера. Побьёт -
устанет, а отдохнув - опять. И вожжами н всяко.
- За что?
- Не помню уж. А вдругорядь он меня избил до полусмерти да пятеро
суток есть не давал,- еле выжила тогда. А то еще...
Это удивляло меня до онемения: бабушка была вдвое крупнее деда, и не
верилось, что он может одолеть её.
- Разве он сильнее тебя?
- Не сильнее, а старше! Кроме того - муж! 3а меня с него бог спросит,
а мне заказано терпеть...
Интересно и приятно было видеть, как она оттирала пыль с икон, чистила
ризы; иконы были богатые, в жемчугах, серебре и цветных каменьях по
венчикам; она брала ловкими руками икону, улыбаясь смотрела на неё и
говорила умиленно:
- Эко милое личико!..
Перекрестясь, целовала.
- Запылилася, окоптела,- ах ты, мать всепомощная, радость неизбывная!
Гляди, Леня, голуба душа, письмо какое тонкое, фигурки-то махонькие, а
всякая отдельно стоит. Зовется это Двенадцать праздников, в середине же
божия матерь Феодоровская, предобрая. А это вот - Не рыдай мене, мати,
зряще во гробе...
Иногда мне казалось, что она так же задушевно и серьезно играет в
иконы, как пришибленная сестра Катерина - в куклы.
Она нередко видала чертей, во множестве и в одиночку.
- Иду как-то великим постом, ночью, мимо Рудольфова дома; ночь лунная,
молосная, вдруг вижу: верхом на крыше, около трубы, сидит чёрный, нагнул
рогатую-то голову над трубой и нюхает, фыркает, большой, лохматый. Нюхает
да хвостом по крыше и возит, шаркает. Я перекрестила его: "Да воскреснет
бог и расточатся врази его", - говорю. Тут он взвизгнул тихонько и
соскользнул кувырком с крыши-то во двор,- расточился! Должно, скоромное
варили Рудольфы в этот день, он и нюхал, радуясь...
Я смеюсь, представляя, как черт летит кувырком с крыши, и она тоже
смеётся, говоря:
- Очень они любят озорство, совсем как малые дети! Вот однажды стирала
я в бане, и дошло время до полуночи; вдруг дверца каменки как отскочит! И
посыпались оттуда они, мал мала меньше, красненькие, зелёные, черные, как
тараканы. Я - к двери,- нет ходу; увязла средь бесов, всю баню забили они,
повернуться нельзя, под ноги лезут, дёргают, сжали так, что и окститься не
могу! Мохнатенькие, мягкие, горячие, вроде котят, только на задних лапах
все; кружатся, озоруют, зубёнки мышиные скалят, глазишки-то зелёные, рога
чуть пробились, шишечками торчат, хвостики поросячьи - ох ты, батюшки!
Лишилась памяти ведь! А как воротилась в себя - свеча еле горит, корыто
простыло, стиранное на пол брошено. Ах вы, думаю, раздуй вас горой!
Закрыв глаза, я вижу, как из жерла каменки, с её серых булыжников
густым потоком лъются мохнатые, пёстрые твари, наполняют маленькую баню,
дуют на свечу, высовывают озорниковато розовые языки. Это тоже смешно, но и
жутко. Бабушка, качая головою, молчит минуту и вдруг снова точно вспыхнет
вся.
- А то, проклятых, видела я; это тоже ночью, зимой, вьюга была. Иду я
через Дюков овраг, где, помнишь, сказывала, отца-то твоего Яков да Михайло
в проруби в пруде хотели утопить? Ну, вот, иду; только скувырнулась по
тропе вниз, на дно, ка-ак засвистит, загикает по оврагу! Гляжу, а на меня
тройка вороных мчится, и дородный такой чёрт в красном колпаке колом
торчит, правит ими, на облучок встал, руки вытянул, держит вожжи из кованых
цепей. А по оврагу езды не было, и летит тройка прямо в пруд, снежным
облаком прикрыта. И сидят в санях тоже всё черти; свистят, кричат,
колпаками машут, - да эдак-то семь троек проскакало, как пожарные, и все
кони вороной масти, и все они - люди, проклятые отцами-матерьми; такие люди
чертям на потеху идут, а те на них ездят, гоняют их по ночам в свои
праздники разные. Это я, должно, свадьбу бесовскую видела...
Не верить бабушке нельзя - она говорит так просто, убедительно.
Но особенно хорошо сказывала она стихи о том, как богородица ходила по
мука земным, как она увещевала разбойницу "князь-барыню" Енгалычеву не
бить, не грабить русских людей; стихи про Алексея божия человека, про
Ивана-воина; сказки о премудрой Василисе, о Попе-козле и божьем крестнике;
страшные были о Марфе Посаднице, о Бабе Усте, атамане разбойников, о Марии,
грешнице египетской, о печалях матери разбойника; сказок, былей и стихов
она знала бесчисленно много."
|
|
|
|
| Re: Вера и Бог в произведениях художественной литературы. [сообщение #127696 является ответом на сообщение #127675] |
Вс, 31 Август 2008 16:40 |
Елизавета Бам
Сообщений: 5554
Зарегистрирован: Март 2008
Географическое положение: Лучший город ...
Карма: 0
|
Мне тут нравится
Солана |
|
|
|
Оттуда же:
"Я очень рано понял, что у деда - один бог, а у бабушки - другой.
Бывало - проснётся бабушка, долго, сидя на кровати, чешет гребнем свои
удивительные волосы, дёргает головою, вырывает, сцепив зубы, целые пряди
длинных чёрных шелковинок и ругается шёпотом, чтоб не разбудить меня:
- А, пострели вас! Колтун вам, окаянные...
Кое-как распутав их, она быстро заплетает толстые косы, умывается
наскоро, сердито фыркая, и, не смыв раздражения с большого, измятого сном
лица, встаёт перед иконами,- вот тогда и начиналось настоящее утреннее
омовение, сразу освежавшее всю её.
Выпрямив сутулую спину, вскинув голову, ласково глядя на круглое лицо
Казанской божией матери, она широко, истово крестилась и шумно, горячо
шептала:
- Богородица преславная, подай милости твоея на грядущий день,
матушка!
Кланялась до земли, разгибала спину медленно и снова шептала всё
горячей и умилённее:
- Радости источник, красавица пречистая, яблоня во цвету!..
Она почти каждое утро находила новые слова хвалы, и это всегда
заставляло меня вслушиваться в молитву её с напряженным вниманием.
- Сердечушко моё чистое, небесное! Защита моя и покров, солнышко
золотое, мати господня, охрани от наваждения злого, не дай обидеть никого,
и меня бы не обижали зря!
С улыбкой в тёмных глазах и как будто помолодевшая, она снова
крестилась медленными движениями тяжёлой руки.
- Исусе Христе, сыне божий, буди милостив ко мне, грешнице, матери
твоея ради...
Всегда её молитва была акафистом, хвалою искренней и простодушной.
Утром она молилась недолго; нужно было ставить самовар,- прислугу дед
уже не держал; если бабушка опаздывала приготовить чай к сроку,
установленному им, он долго и сердито ругался.
Иногда он, проснувшись раньше бабушки, всходил на чердак и, заставая
её за молитвой, слушал некоторое время её шёпот, презрительно кривя тонкие,
тёмные губы, а за чаем ворчал:
- Сколько я тебя, дубовая голова, учил, как надобно молиться, а ты всё
своё бормочешь, еретица! Как только терпит тебя господь!
- Он поймёт,- уверенно отвечала бабушка. - Ему что ни говори - он
разберёт...
- Чуваша проклятая! Эх вы-и...
Её бог был весь день с нею, она даже животным говорила о нём. Мне было
ясно, чти этому богу легко и покорно подчиняется всё: люди, собаки, птицы,
пчёлы и травы; он ко всему на земле был одинаково добр, одинаково близок.
Однажды балованный кот кабатчицы, хитрый сластёна и подхалим,
дымчатый, золотоглазый, любимец всего двора, притащил из сада скворца;
бабушка отняла измученную птицу и стала упрекать кота:
- Бога ты не боишься, злодей подлый!
Кабатчица и дворник посмеялись над этими словами, но бабушка гневно
закричала на них:
Думаете - скоты бога не понимают? Всякая тварь понимает это не хуже
вас, безжалостные...
Запрягая ожиревшего, унылого Шарапа, она беседовала с ним:
- Что ты скучен, богов работник, а? Старенький ты...
Конь вздыхал, мотая головою.
И всё-таки имя божие она произносила не так часто, как дед. Бабушкин
бог был понятен мне и не страшен, но пред ним нельзя было лгать, стыдно. Он
вызывал у меня только непобедимый стыд, и я никогда не лгал бабушке. Было
просто невозможно скрыть что-либо от этого доброго бога. и, кажется, даже
не возникало желания скрывать.
Однажды кабатчица, поссорившись с дедом, изругала заодно с ним и
бабушку, не принимавшую участия в ссоре, изругала злобно и даже бросила в
неё морковью.
- Ну, и дура вы, сударыня моя,- спокойно сказала ей бабушка, а я
жестоко обиделся и решил отомстить злодейке.
Я долго измышлял, чем бы уязвить больнее эту рыжую толстую женщину с
двойным подбородком и без глаз.
По наблюдениям моим над междоусобицами жителей я знал, что они, мстя
друг другу за обиды, рубят хвосты кошкам, травят собак, убивают петухов и
кур или, забравшись ночью в погреб врага, наливают керосин в кадки с
капустой и огурцами, выпускают квас из бочек, но - всё это мне не
нравилось, нужно было придумать что-нибудь более внушительное и страшное.
Я придумал: подстерег, когда кабатчица спустилась в погреб, закрыл над
ней творило, запер его, сплясал на нём танец мести и, забросив ключ на
крышу, стремглав прибежал в кухню, где стряпала бабушка. Она не сразу
поняла мой восторг, а поняв, нашлёпала меня, где подобает, вытащила на двор
и послала на крышу за ключом. Удивлённый её отношением, я молча достал ключ
и, убежав в угол двора, смотрел оттуда, как она освобождала пленную
кабатчицу и как обе они, дружелюбно посмеиваясь, идут по двору.
- Я-а тебя,- погрозила мне кабатчица пухлым кулаком, но её безглазое
лицо добродушно улыбалось. А бабушка взяла меня за шиворот, привела в кухню
и спросила:
- Это ты зачем сделал?
- Она в тебя морковью кинула...
- Значит, это ты из-за меня? Так! Вот я тебя, брандахлыст, мышам в
подпечек суну, ты и очнёшься! Какой защитник - взгляньте на пузырь, а то
сейчас лопнет! Вот скажу дедушке - он те кожу-то спустит! Ступай на чердак,
учи книгу...
Целый день она не разговаривала со мною, а вечером, прежде чем встать
на молитву, присела на постель и внушительно сказала памятные слова:
- Вот что, Лёнька, голуба душа, ты закажи себе это: в дела взрослых не
путайся! Взрослые - люди порченые; они богом испытаны, а ты ещё нет, и -
живи детским разумом. Жди, когда господь твоего сердца коснётся, дело твоё
тебе укажет, на тропу твою приведёт,- понял? А кто в чём виноват - это дело
не твоё. Господу судить и наказывать. Ему, а - не нам!
Она помолчала, понюхала табаку и, прищурив правый глаз, добавила:
- Да поди-ка и сам-от господь не всегда в силе понять, где чья вина...
- Разве бог не всё знает? - спросил я, удивлённый, я она тихонько и
печально ответила:
- Кабы всё-то знал, так бы многого поди люди-то не делали бы. Он, чай,
батюшка, глядит-глядит с небеси-то на землю, на всех нас, да в иную минуту
как восплачет, да как возрыдает: "Люди вы мои, люди, милые мои люди! Ох,
как мне вас жалко!"
Она сама заплакала и, не отирая мокрых щёк, отошла в угол молиться.
С той поры её бог стал ещё ближе и понятней мне.
Дед, поучая меня, тоже говорил, что бог - существо вездесущее,
всеведущее, всевидящее, добрая помощь людям во всех делах, но молился он не
так, как бабушка.
Утром, перед тем как встать в угол к образам, он долго умывался,
потом, аккуратно одетый, тщательно причёсывал рыжие волосы, оправлял
бородку и, осмотрев себя в зеркало, одёрнув рубаху, заправив черную косынку
за жилет, осторожно, точно крадучись, шёл к образам. Становился он всегда
на один и тот же сучок половицы, подобный лошадиному глазу, с минуту стоял
молча, опустив голову, вытянув руки вдоль тела, как солдат. Потом, прямой и
тонкий, внушительно говорил:
- "Во имя отца и сына и святаго духа!"
Мне казалось, что после этих слов в комнате наступала особенная
тишина,- даже мухи жужжат осторожнее.
Он стоит, вздернув голову; брови у него приподняты, ощетинились,
золотистая борода торчит горизонтально; он читает молитвы твёрдо, точно
отвечая урок: голос его звучит внятно и требовательно.
- "Напрасно судия приидет, и коегождо деяния обнажатся..."
Не шибко бьёт себя по груди кулаком и настойчиво просит:
- "Тебе единому согреших,- отврати лице твоё от грех моих..."
Читает "Верую", отчеканивая слова; правая нога его вздрагивает, словно
бесшумно притопывая в такт молитве; весь он напряжённо тянется к образам,
растёт и как бы становится всё тоньше, суше, чистенький такой, аккуратный и
требующий:
- "Врача родшая, уврачуй души моея многолетние страсти! Стенания от
сердца приношу ти непрестанно, усердствуй, владычице!"
И громко взывает, со слезами на зелёных глазах:
- "Вера же вместо дел да вменится мне, боже мой, да не взыщеши дел,
отнюдь оправдывающих мя!"
Теперь он крестится часто, судорожно, кивает головою, точно бодаясь,
голос его взвизгивает и всхлипывает. Позднее, бывая в синагогах, я понял,
что дед молился, как еврей.
Уже самовар давно фыркает на столе, по комнате плавает горячий запах
ржаных лепёшек с творогом,- есть хочется! Бабушка хмуро прислонилась к
притолоке и вздыхает, опустив глаза в пол; в окно из сада смотрит весёлое
солнце, на деревьях жемчугами сверкает роса, утренний воздух вкусно пахнет
укропом, смородиной, зреющими яблоками, а дед всё ещё молится, качается,
взвизгивает:
- "Погаси пламень страстей моих, яко нищ есмь и окаянен!"
Я знаю на память все молитвы утренние и все на сон грядущий,- знаю и
напряжённо слежу: не ошибётся ли дед, не пропустит ли хоть слово?
Это случалось крайне редко и всегда возбуждало у меня злорадное
чувство.
Кончив молиться, дед говорил мне и бабушке:
- Здравствуйте!
Мы кланялись и наконец садились за стол. Тут я говорил деду:
- А ты сегодня "довлеет" пропустил!
- Врёшь? - беспокойно и недоверчиво спрашивает он.
- Уж пропустил! Надо: "Но та вера моя да довлеет вместо всех", а ты и
не сказал "довлеет".
- На ко вот! - восклицает он, виновато мигая глазами.
Потом он чем-нибудь горько отплатит мне за это указание, не пока, видя
его смущённым, я торжествую.
Однажды бабушка шутливо сказала:
- А скушно поди-ка богу-то слушать моленье твоё, отец,- всегда ты
твердишь одно да всё то же.
- Чего-о это? - зловеще протянул он - Чего ты мычишь?
- Говорю, от своей-то души ни словечка господу не подаришь ты никогда,
сколько я ни слышу!
Он побагровел, затрясся и, подпрыгнув на стуле, бросил блюдечко в
голову ей, бросил и завизжал, как пила на сучке:
- Вон, старая ведьма!
Рассказывая мне о необоримой силе божией, он всегда и прежде всего
подчёркивал её жестокость: вот, согрешили люди и - потоплены, ещё согрешили
и - сожжены, разрушены города их; вот бог наказал людей голодом и мором, и
всегда он - меч над землёю, бич грешникам.
- Всяк, нарушающий непослушанием законы божии, наказан будет горем и
погибелью! - постукивая костями тонких пальцев по столу, внушал он.
Мне было трудно поверить в жестокость бога. Я подозревал, что дед
нарочно придумывает всё это, чтобы внушить мне страх не пред богом, а пред
ним. И я откровенно спрашивал его:
- Это ты говоришь, чтобы я слушался тебя?
А он так же откровенно отвечал:
- Ну, конешно! Ещё бы не слушался ты?!
- А как же бабушка?
- Ты ей, старой дуре, не верь! - строго учил он. - Она смолоду глупа,
она безграмотна и безумна. Я вот прикажу ей, чтобы не смела она говорить с
тобой про эти великие дела! 0твечай мне: сколько есть чинов ангельских?
Я отвечал и спрашивал:
- А кто такие чиновники?
- Эк тебя мотает! - усмехался он, пряча глаза, и, пожевав губами,
объяснял неохотно:
- Это бога не касаемо, чиновники, это - человеческое! Чиновник суть
законоед, он законы жрёт.
- Какие законы?
- Законы? Это значит - обычаи,- веселее и охотнее говорил старик,
поблескивая умными, колючими глазами. - Живут люди, живут и согласятся: вот
эдак - лучше всего, это мы и возьмём себе за обычай, поставим правилом,
законом! Примерно: ребятишки, собираясь играть, уговариваются, как игру
вести, в каком порядке. Ну, вот уговор этот и есть закон!
- А чиновники?
- А чиновник озорнику подобен, придёт и все законы порушит.
- Зачем?
- Ну, этого тебе не понять! - строго нахмурясь, говорит он и снова
внушает:
- Надо всеми делами людей - господь! Люди хотят одного, а он -
другого. Всё человечье - непрочно, дунет господь,- и всё во прах, в пыль!
У меня было много причин интересоваться чиновниками, и я допытывался:
- А вон дядя Яков поёт:
Светлы ангелы - божии чины,
А чиновники - холопи сатаны!
Дед приподнял ладонью бородку, сунул её в рот и закрыл глаза. Щёки у
него дрожали. Я понял, что он внутренне смеётся.
- Связать бы вас с Яшкой по ноге да пустить по воде! - сказал он. -
Песен этих ни ему петь, ни тебе слушать не надобно. Это - кулугурские
шутки, раскольниками придумано, еретиками. И, задумавшись, устремив глаза
куда-то через меня, он тихонько тянул:
- Эх вы-и...
Но, ставя бога грозно и высоко над людьми, он, как и бабушка, тоже
вовлекал его во все свои дела,- и его и бесчисленное множество святых
угодников. Бабушка же как будто совсем не знала угодников, кроме Николы,
Юрия, Фрола и Лавра, хотя они тоже были очень добрые и близкие людям:
ходили по деревням и городам, вмешиваясь в жизнь людей, обладая всеми
свойствами их. Дедовы же святые были почти все мученики, они свергали
идолов, спорили с римскими царями, и за это их пытали, жгли, сдирали с них
кожу.
Иногда дед мечтал:
- Помог бы господь продать домишко этот, хоть с пятьюстами пользы -
отслужил бы я молебен Николе Угоднику!
Бабушка, посмеиваясь, говорила мне:
- Так ему, старому дураку, Никола и станет дома продавать,- нет у
него, Николы-батюшки, никакого дела лучше-то!
У меня долго хранились дедовы святцы, с разными надписями его рукою, в
них, между прочим, против дня Иоакима и Анны было написано рыжими чернилами
и прямыми буквами: "Избавили от беды, милостивци".
Я помню эту "беду": заботясь о поддержке неудавшихся детей, дедушка
стал заниматься ростовщичеством, начал тайно принимать вещи в заклад.
Кто-то донёс на него, и однажды ночью нагрянула полиция с обыском. Была
великая суета, но всё кончилось благополучно; дед молился до восхода солнца
и утром при мне написал в святцах эти слова.
Перед ужином он читал со мною Псалтырь, часослов или тяжёлую книгу
Ефрема Сирина, а поужинав, снова становился на молитву, и в тишине вечерней
долго звучали унылые, покаянные слова:
-"Что ти принесу или что ти воздам, великодаровитый бессмертный
царю... И соблюди нас от всякого мечтания... Господи, покрый мя от человек
некоторых... Даждь ми слёзы и память смертную..." А бабушка нередко
говаривала:
- Ой, как сёдни устала я! Уж, видно, не помолясь лягу...
Дед водил меня в церковь: по субботам - ко всенощной, по праздникам -
к поздней обедне. Я и во храме разделял, когда какому богу молятся: всё,
что читают священник и дьячок,- это дедову богу, а певчие поют всегда
бабушкину.
Я, конечно, грубо выражаю то детское различие между богами, которое,
помню, тревожно раздвояло мою душу, но дедов бог вызывал у меня страх и
неприязнь: он не любил никого, следил за всем строгим оком, он, прежде
всего, искал и видел в человеке дурное, злое, грешное. Было ясно, что он не
верит человеку, всегда ждёт покаяния и любит наказывать.
В те дни мысли и чувства о боге были главной пищей моей души, самым
красивым в жизни."
|
|
|
|
| Re: Вера и Бог в произведениях художественной литературы. [сообщение #127697 является ответом на сообщение #127694] |
Вс, 31 Август 2008 16:43 |
Елизавета Бам
Сообщений: 5554
Зарегистрирован: Март 2008
Географическое положение: Лучший город ...
Карма: 0
|
Мне тут нравится
Солана |
|
|
|
Deniza писал(а) Вск, 31 Август 2008 16:39
Елизавета. Считаю, что Вы открыли очередную провокационную тему. У Вас уже есть заготовки - герои худ.произведений, которые отрицают Бога. Вот вы их и будете защищать, провоцирую весь форум на ругань. Подключаться те, кто будет поддерживать Вас, говоря, что хотят разобраться. И все повториться сначала, как в теме с Толстым.
У вас все средства хороши, лишь бы добиться своего.
Нет, Вы предвзято ко мне относитесь. А это жаль...
Вот я уже поместила два очень красивых отрывка из "Детства" Горького. Почитайте. Просто чудо!
|
|
|
|
|
|
|
|
| Re: Вера и Бог в произведениях художественной литературы. [сообщение #127707 является ответом на сообщение #127675] |
Вс, 31 Август 2008 17:05 |
Наталья -дочь
Сообщений: 7703
Зарегистрирован: Январь 2008
Карма: 0
|
Мне тут нравится |
|
|
|
Елизавета Бам писал(а) Вск, 31 Август 2008 15:59Мне пришла в голову такая мысль: в огромном наследии нашей русской классической художественной литературы есть много произведений в которых так или иначе поднимаются вопросы веры и религии, отношения героев к Богу. Оно и понятно, православие теснейшим образом было связано со всей судьбой русского народа, с историей, бытом, так что трудно было изображать что-нибудь, обходя эти вопросы. В то же время русскому народу было свойственно богоискательство, философский подход к жизни, рефлексии. По-моему, это может быть интересно, если давать здесь интересные яркие кусочки на эти темы из различных книг. Повторяю, художественных, не богословских. шо-опять?
|
|
|
|
|
|
| Re: Вера и Бог в произведениях художественной литературы. [сообщение #127712 является ответом на сообщение #127708] |
Вс, 31 Август 2008 17:23 |
Анто нина
Сообщений: 1170
Зарегистрирован: Июль 2008
Географическое положение: SNG
Карма: 0
|
Мне тут нравится |
|
|
|
Шевченко Тарас Григорьевич
Кавказ
Искреннему моему Якову де Бальмену
Кто даст. главе моей воду, И очесем моим источник слез, И плачуся и день и нощь о побиенных...
Иеремии. Глава 9, стих 1.
За горами гори, хмарою повиті,
Засіяні горем, кровію политі.
Споконвіку Прометея
Там орел карає,
Що день божий довбе ребра
Й серце розбиває.
Розбиває, та не вип\'є
Живущої крові, —
Воно знову оживає
І сміється знову.
Не вмирає душа наша,
Не вмирає воля.
І неситий не виоре
На дні моря поле.
Не скує душі живої
І слова живого.
Не понесе слави бога,
Великого бога.
Не нам на прю з тобою стати!
Не нам діла твої судить!
Нам тільки плакать, плакать, плакать
І хліб насущний замісить
Кривавим потом і сльозами.
Кати знущаються над нами,
А правда наша п\'яна спить.
Коли вона прокинеться?
Коли одпочити
/Іяжеш, боже, утомлений?
І нам даси жити!
Ми віруєм твоїй силі
І духу живому.
Встане правда! Встане воля!
І тобі одному
Помоляться всі язики
Вовіки і віки.
А поки що течуть ріки,
Кривавії ріки!
За горами гори, хмарою повитЇ,
Засіяні горем, кровію политі.
Отам-то милостивії ми
Ненагодоваиу і голу
Застукали сердешну волю
Та й цькуємо. Лягло костьми
Людей муштрованих чимало.
А сльоз, а крові!? напоїть
Всіх імператорів би стало
З дітьми і внуками, втопить
В сльозах удов\'їх. А дівочих,
Пролитих тайно серед ночі!
А матерніх гарячих сльоз!
А батькових, старих, кривавих!
Не ріки — море розлилось,
Огненне море! Слава! Слава!
Хортам, і гончим, і псарям,
І нашим батюшкам-царям
Слава!
І вам слава, сині гори,
Кригою окуті!
І вам, лицарі великі,
Богом не забуті.
Борітеся — поборете!
Вам бог помагає!
За вас правда, за вас слава
І воля святая!
Чурек і сакля — все твоє;
Воно не прошене, не дане,
Ніхто й не возьме за своє,
Не поведе тебе в кайданах.
А в нас!.. На те письменні ми,
Читаєм божії глаголи!..
І од глибокої тюрми
Та до високого престола —
Усі ми в золоті і голі.
До нас в науку! Ми навчим,
Почому хліб і сіль почім!
Ми християни: храми, школи,
Усе добро, сам бог у нас!
Нам тільки сакля очі коле:
Чого вона стоїть у вас,
Не нами дана; чом ми вам
Чурек же ваш та вам не кинем,
Як тій собаці! Чом ви нам
Платить за сонце не повинні! —
Та й тільки ж то! Ми не погани,
Ми настоящі християни —
Ми малим ситі!.. А зате!
Якби ви з нами подружили,
Багато б дечому навчились!
У нас же й світа, як на те —
Одна Сибір неісходима!
А тюрм, а люду!.. Що й лічить!
Од молдаванина до фінна
На всіх язиках все мовчить,
Бо благоденствує! У нас
Святую біблію читає
Святий чернець і научає,
Що цар якийсь-то свині пас
Та дружню жінку взяв до себе,
А друга вбив. Тепер на небі!
От бачите, які у нас
Сидять на небі! Ви ще темні,
Святим хрестом не просвіщені!
У нас навчіться! В нас дери,
Дери та дай,
І просто в рай,
Хоч і рідню всю забери!
У нас! Чого-то ми не вмієм?
І зорі лічим, гречку сієм,
Французів лаєм. Продаєм
Або у карти програєм
Людей... не негрів... а таких,
Таки хрещених... но простих.
Ми не гішпани! Крий нас, боже,
Щоб крадене перекупать,
Як ті жиди. Ми по закону!..
По закону апостола
Ви любите брата!
Суєслови, лицеміри,
Господом прокляті!
Ви любите на братові
Шкуру, а не душу!
Та й лупите по закону:
Дочці на кожушок,
Байстрюкові на придане,
Жінці на патинки.
Собі ж на те, що не знають
Ні діти, ні жінка!
За кого ж ти розіп\'явся,
Христе, сине божий?
За нас добрих, чи за слово
Істини... Чи, може,
Щоб ми з тебе насміялись?
Воно ж так і сталось.
Храми, каплиці, і ікони,
І ставники, і мірри дим,
І перед образом твоїм
Неутомленнії поклони
За кражу, за войну, за кров, —
Щоб братню кров пролити просять,
І потім в дар тобі приносять
З пожару вкрадений покров!!.
Просвітились! Та ще й хочем
Других просвітити,
Сонце правди показати...
Сліпим, бачиш, дітям!!
Все покажем! Тільки дайте
Себе в руки взяти.
Як і тюрми мурувати,
Кайдани кувати —
Як і носить!.. І як плести
Кнути узлуваті, —
Всьому навчим! Тільки-дайте
Свої сині гори
Остатнії... бо вже взяли
І поле і море.
І тебе загнали, мій друже єдиний,
Мій Якове добрий! Не за Україну,
А за її ката довелось пролить
Кров добру, не чорну. Довелось запить
З московської чаші московську отруту!
О друже мій добрий! друже незабутий!
Живою душею в Украйні витай;
Літай з козаками понад берегами,
Розриті могили в степу назирай.
Заплач з козаками дрібними сльозами
І мене з неволі в степу виглядай.
А поки що — мої думи,
Моє люте горе
Сіятиму. Нехай ростуть
Та з вітром говорять.
Вітер тихий з України
Понесе з росою
Мої думи аж до тебе!..
Братньою сльозою
Ти їх, друже, привітаєш,
Тихо прочитаєш...
І могили, степи, море.
І мене згадаєш.
18 листопада 1845 в Переяславі
|
|
|
|
| Re: Вера и Бог в произведениях художественной литературы. [сообщение #127717 является ответом на сообщение #127712] |
Вс, 31 Август 2008 17:43 |
ВолГа
Сообщений: 5070
Зарегистрирован: Февраль 2008
Географическое положение: Приволжский о...
Карма: 0
|
Мне тут нравится
Галина |
|
|
(Порылась в инете... простите девочки, просто по русски больше разумею нашла перевод)
Приводим перевод поэмы на русский язык Антокольского:
КАВКАЗ
Искреннему моему Якову де Бальмену
Кто даст главе моей воду
и очесем моим источник слез,
и плачуся и день и нощь
о побиенных…
Иеремии, глава 9, стих 1
За горами горы, тучами повиты,
Засеяны горем, кровию политы.
Спокон веку Прометея
Там орел карает,
Что ни день долбит он ребра,
Сердце разбивает.
Разбивает, да не выпьет
Крови животворной -
Вновь и вновь смеется сердце
И живет упорно.
И душа не гибнет наша,
Не слабеет воля,
Ненасытный не распашет
На дне моря поля.
Не скует души бессмертной,
Не осилит слова,
Не охает славы Бога,
Вечного, живого.
Не нам с тобой затеять распрю!
Не нам дела твои судить!
Нам только плакать, плакать, плакать
И хлеб насущный замесить
Кровавым потом и слезами.
Кат издевается над нами,
А правде — спать и пьяной быть.
Так когда ж она проснется?
И когда ты ляжешь
Опочить, усталый Боже,
Жить нам дашь когда же?
Верим мы творящей силе
Господа-владыки.
Встанет правда, встанет воля,
И Тебя, великий,
Будут славить все народы
Вовеки и веки,
А пока — струятся реки…
Кровавые реки!
За горами горы, тучами повиты,
Засеяны горем, кровию политы.
Вот там-то милостивцы мы
Отняли у голодной голи
Все, что осталось, — вплоть до воли, -
И травим… И легло костьми
Людей муштрованных немало.
А слез, а крови? Напоить
Всех императоров бы стало.
Князей великих утопить
В слезах вдовиц.
А слез девичьих,
Ночных и тайных слез привычных,
А материнских горьких слез!
А слез отцовских, слез кровавых!
Не реки — море разлилось,
Пылающее море! Слава
Борзым, и гончим, и псарям,
И нашим батюшкам-царям Слава!
Слава синим горным кручам,
Подо льдами скрытым.
Слава витязям великим,
Богом не забытым.
Вы боритесь — поборете,
Бог вам помогает!
С вами правда, с вами слава
И воля святая!
Ч у р е к и с а к л я — все твое,
Не выпрошенное мольбами,
За хлеб, за жалкое жилье
Не окуют тебя цепями.
У нас же… Грамотеи мы,
Читаем Господа глаголы!..
И от казармы и тюрьмы
Вплоть до высокого престола
Мы ходим в золоте — и голы.
К нам в обученье! Мы сочтем,
Научим вас, хлеб-соль почем,
Мы христиане; храмы, школы,
Вся благодать, сам Бог у нас!
Глаза нам только сакля колет:
Зачем она стоит у вас,
Не нами данная; и то,
Что солнце светит нам бесплатно,
Не нами сделано! Зато
Чурек не кинем вам обратно,
Как псам! И хватит. Мы не турки -
Мы христиане. В Петербурге
Мы малым сыты!.. А зато
Когда б вы с нами подружились,
То многому бы научились!
У нас же и простор на то,-
Одна сибирская равнина…
А тюрем сколько! А солдат!
От молдаванина до финна
На всех языках все молчат:
Все благоденствуют! У нас
Святую Библию читает
Святой чернец и поучает,
Что царь свиней когда-то пас,
С женой приятеля спознался,
Убил его. А как скончался,
Так в рай попал! Вот как у нас
Пускают в рай! Вы не учены,
Святым крестом не просвещены.
Но мы научим вас!.. Кради,
Рви, забирай — И прямо в рай,
Да и родню всю приводи!
Чего мы только не умеем?
Считаем звезды, гречку сеем,
Браним французов. Продаем
Или за карточным столом
Проигрываем крепостных -
Людей крещеных… но простых.
Мы не плантаторы! Не станем
Мы краденое покупать,
Мы поступаем по закону!
По апостольским заветам,
Любите вы брата,
Суесловы, лицемеры,
Господом прокляты!
Возлюбили вы не душу -
Шкуре братней рады.
И дерете по закону:
Дочке на наряды,
На житье сынкам побочным,
Жене на браслетки,
А себе на что, не знают
Ни жена, ни детки!
За кого же был Ты распят,
Сын единый Божий,
В искупленье нам? За слово
Истины?.. Иль, может,
Чтоб глумленье не кончалось?
Так оно и сталось!
Часовни, храмы, да иконы,
И жар свечей, и мирры дым,
И перед образом Твоим
Неутомимые поклоны.
За кражу, за войну, за кровь
Ту братскую, что льют ручьями, -
Вот он, даренный палачами,
С пожара краденный покров!..
Просветились! И решаем
Свет открыть и этим
Показать им солнце правды -
Сим незрячим детям!
Все покажем! Только дайтесь
В руки нам, и тут же -
Как прочнее строить тюрьмы,
Плесть нагайки туже,
Кандалы ковать, носить их
В сибирскую стужу,-
Все поймете, лишь отдайте
Родимые взгорья.
Остальное мы забрали -
И поле и море!
И тебя загнали, друг и брат единый,
Яков мой хороший! Не за Украину -
За ее тирана довелось пролить
Столько честной крови. Довелось испить
Из царевой чаши царевой отравы!
Друг мой незабвенный, истинный и правый!
Ты на Украине душою витай,
Вместе с казаками мчись над берегами,
Старые курганы в степи озирай.
Закрепи слезами дружбу с казаками,
Меня из неволи в степи поджидай.
А покуда — мои думы,
Лютые невзгоды,
Буду сеять я. Пусть крепнут
В споре с непогодой.
Украинский тихий ветер
Принесет с росою
К дорогому другу думы
Братскою слезою.
И когда на них ты взглянешь
И читать их станешь,
Вновь курганы, степи, горы
И меня помянешь.
18 ноября 1845
в Переяславе
[Обновления: Вс, 31 Август 2008 17:45] Известить модератора |
|
|
|
| Re: Вера и Бог в произведениях художественной литературы. [сообщение #127749 является ответом на сообщение #127675] |
Вс, 31 Август 2008 19:27 |
Лесенька
Сообщений: 2700
Зарегистрирован: Май 2007
Географическое положение: Москва
Карма: 0
|
Мне тут нравится |
|
|
Дениза, ну конечно, раз тему елизавета открыла - так сразу провокационную. Ну честное слово, Детский сад - штаны на лямках.
В общем, вот одно из моих самых любимых произведений Чехова.
Антон Павлович Чехов. Студент
Погода вначале была хорошая, тихая. Кричали дрозды, и по соседству в
болотах что-то живое жалобно гудело, точно дуло в пустую бутылку. Протянул
один вальдшнеп, и выстрел по нем прозвучал в весеннем воздухе раскатисто и
весело. Но .когда стемнело в лесу, некстати подул с востока холодный
пронизывающий ветер, все смолкло. По лужам протянулись ледяные иглы, и стало
в лесу неуютно, глухо и нелюдимо. Запахло зимой.
Иван Великопольский, студент духовной академии, сын дьячка, возвращаясь
с тяги домой, шел все время заливным лугом по тропинке. У него закоченели
пальцы, и разгорелось от ветра лицо. Ему казалось, что этот внезапно
наступивший холод нарушил во всем порядок и согласие, что самой природе
жутко, и оттого вечерние потемки сгустились быстрей, чем надо. Кругом было
пустынно и как-то особенно мрачно. Только на вдовьих огородах около реки
светился огонь; далеко же кругом и там, где была деревня, версты за четыре,
все сплошь утопало в холодной вечерней мгле. Студент вспомнил, что, когда он
уходил из дому, его мать, сидя в сенях на полу, босая, чистила самовар, а
отец лежал на печи и кашлял; по случаю страстной пятницы дома ничего не
.варили, и мучительно хотелось есть. И теперь, пожи-•. маясь от холода,
студент думал о том, что точно та-. кой же ветер дул и при Рюрике, и при
Иоанне Гроз-ном, и при Петре, и что при них была точно такая же лютая
бедность, голод; такие же дырявые соломенные крыши, невежество, тоска, такая
же пустыня кругом, мрак, чувство гнета -- все эти ужасы были, есть и будут,
и оттого, что пройдет еще тысяча лет, жизнь не станет лучше. И ему не
хотелось домой.
Огороды назывались вдовьими потому, что их содержали две вдовы, мать и
дочь. Костер горел жарко, с треском, освещая далеко кругом вспаханную землю.
Вдова Василиса, высокая пухлая старуха в мужском полушубке, стояла возле и в
раздумье глядела на огонь; ее дочь Лукерья, маленькая, рябая, с глуповатым
лицом, сидела на земле и мыла котел и ложки. Очевидно, только что отужинали.
Слышались мужские голоса; это здешние работники на реке поили лошадей.
-- Вот вам и зима пришла назад,-- сказал студент, подходя к костру.--
Здравствуйте!
Василиса вздрогнула, но тотчас же узнала его и улыбнулась приветливо.
-- Не узнала, бог с тобой,-- сказала она.-- Бога
тым быть.
Поговорили. Василиса, женщина бывалая, служившая когда-то у господ в
мамках, а потом няньках, выражалась деликатно, и с лица ее все время не
сходила мягкая, степенная улыбка; дочь же ее Лукерья, деревенская баба,
забитая мужем, только щурилась на студента и молчала, и выражение у нее было
странное, как у глухонемой.
-- Точно так же в холодную ночь грелся у костра апостол Петр,-- сказал
студент, протягивая к огню руки.-- Значит, и тогда было холодно. Ах, какая
то
была страшная ночь, бабушка! До чрезвычайности унылая, длинная ночь!
Он посмотрел кругом на потемки, судорожно встряхнул головой и спросил:
Небось была на двенадцати евангелиях?
Была,-- ответила Василиса.
Если помнишь, во время тайной вечери Петр сказал Иисусу: "С тобою я
готов и в темницу и на смерть". А господь ему на это: "Говорю тебе, Петр, не
пропоет сегодня петел, то есть петух, как ты трижды
отречешься, что не знаешь меня". После вечери Иисус смертельно тосковал
в саду и молился, а бедный Петр истомился душой, ослабел, веки у него
отяжелели, и он никак не мог побороть сна. Спал. Потом, ты слышала, :Иуда в
ту же ночь поцеловал Иисуса и предал его мучителям. Его связанного вели к
первосвященнику и били, а Петр, изнеможенный, замученный тоской и тревогой,
понимаешь ли, не выспавшийся, предчувствуя, что вот-вот на земле произойдет
что-то ужасное, шел вслед... Он страстно, без памяти любил Иисуса и теперь
видел издали, как его били...
Лукерья оставила ложки и устремила неподвижный взгляд на студента.
-- Пришли к первосвященнику,-- продолжал он,-- Иисуса стали
допрашивать, а работники тем временем развели среди двора огонь, потому что
было холодно, и грелись. С ними около костра стоял Петр и тоже грелся, как
вот я теперь. Одна женщина, увидев его, сказала: "И этот был с Иисусом", то
есть что и его, мол, нужно вести к допросу. И все работники, что находились
около огня, должно быть, подозрительно п сурово поглядели на него, потому
что он смутился и сказал: "Я не знаю его". Немного погодя опять кто-то узнал
в нем одного из учеников Иисуса и сказал: <'И ты из них". Но он опять
отрекся. И в третий раз кто-то, обратился к нему: "Да не тебя ли сегодня я
видел с ним в саду?" Он третий раз отрекся. И после этого раза тотчас же
запел петух, и Петр, взглянув издали на Иисуса, вспомнил слова, которые он
сказал ему на вечери... Вспомнил, очнулся, пошел со двора и горько-горько
заплакал. В евангелии сказано: "И исшед вон, плакася горько". Воображаю:
тихий-тихий, темный-темный сад, и в тишине едва слышатся глухие рыдания...
Студент вздохнул и задумался. Продолжая улыбаться, Василиса вдруг
всхлипнула, слезы, крупные, изобильные, потекли у нее по щекам, и она
заслонила рукавом лицо от огня, как бы стыдясь своих слез, а Лукерья, глядя
неподвижно на студента, покраснела, и выражение у нее стало тяжелым,
напряженным, как у человека, который сдерживает сильную боль.
Работники возвращались с реки, и один из них верхом на лошади был уже
близко, и свет от костра дрожал на нем. Студент пожелал вдовам спокойной
ночи и пошел дальше. И опять наступили потемки, и стали зябнуть руки. Дул
жестокий ветер, в самом деле возвращалась зима, и не было похоже, что
послезавтра пасха.
Теперь студент думал о Василисе: если она заплакала, то, значит, все,
происходившее в ту страшную ночь с Петром, имеет к ней какое-то отношение...
Он оглянулся. Одинокий огонь спокойно мигал в темноте, и возле него уже
не было видно людей. Студент опять подумал, что если Василиса заплакала, а
ее дочь смутилась, то, очевидно, то, о чем он только что рассказывал, что
происходило девятнадцать веков назад, имеет отношение к настоящему -- к
обеим женщинам и, вероятно, к этой пустынной деревне, к нему самому, ко всем
людям. Если старуха заплакала, то не потому, что он умеет трогательно
рассказывать, а потому, что Петр ей близок, и потому, что она всем своим
существом заинтересована в том, что происходило в душе Петра.
И радость вдруг заволновалась в его душе, и он даже остановился на
минуту, чтобы перевести дух. Прошлое,-- думал он,-- связано с настоящим
непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что
он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как
дрогнул другой.
А когда он переправлялся* на пароме через реку и потом, поднимаясь на
гору, глядел на свою родную деревню и на запад, где узкою полосой светилась
холодная багровая заря, то думал о том, что правда и красота, направлявшие
человеческую жизнь там, в саду и во дворе первосвященника, продолжались
непрерывно до сего дня и, по-видимому, всегда составляли главное в
человеческой жизни и вообще на земле; и чувство молодости, здоровья, силы,--
ему было только двадцать два года,-- и невыразимо сладкое ожидание счастья,
неведомого, таинственного счастья, овладевали им мало-помалу, и жизнь
казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого смысла.
[Обновления: Вс, 31 Август 2008 21:41] Известить модератора |
|
|
|
| Re: Вера и Бог в произведениях художественной литературы. [сообщение #127824 является ответом на сообщение #127717] |
Вс, 31 Август 2008 20:31 |
Анто нина
Сообщений: 1170
Зарегистрирован: Июль 2008
Географическое положение: SNG
Карма: 0
|
Мне тут нравится |
|
|
|
Французів лаєм. Продаєм
Або у карти програєм
Людей... не негрів... а таких,
Таки хрещених... но простих.
Браним французов. Продаем
Или за карточным столом
Проигрываем крепостных -
Людей крещеных… но простых.
Щоб крадене перекупать,
Як ті жиди. Ми по закону!..
Не станем
Мы краденое покупать,
Мы поступаем по закону!
тебе загнали, мій друже єдиний,
Мій Якове добрий! Не за Україну,
А за її ката довелось пролить
Кров добру, не чорну. Довелось запить
З московської чаші московську отруту!
О друже мій добрий! друже незабутий!
И тебя загнали, друг и брат единый,
Яков мой хороший! Не за Украину -
За ее тирана довелось пролить
Столько честной крови. Довелось испить
Из царевой чаши царевой отравы!
Друг мой незабвенный, истинный и правый!
Перевод оказался не совсем точный.
|
|
|
|
|
|
| Re: Вера и Бог в произведениях художественной литературы. [сообщение #128018 является ответом на сообщение #127675] |
Пн, 01 Сентябрь 2008 08:41 |
Тэсс
Сообщений: 1056
Зарегистрирован: Май 2008
Географическое положение: Урал
Карма: 0
|
Мне тут нравится |
|
|
|
Н. Гоголь "Тарас Бульба":
...И когда все было сделано как нужно, сказал речь козакам, не для того, чтобы ободрить и освежить их, - знал, что и без того крепки они духом, - а просто самому хотелось высказать все, что было на сердце.
- Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество. Вы слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические недоверки. Все взяли бусурманы, все пропало. Только остались мы, сирые, да, как вдовица после крепкого мужа, сирая, так же как и мы, земля наша! Вот в какое время подали мы, товарищи, руку на братство! Вот на чем стоит наше товарищество! Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь свое дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей. Вам случалось не одному помногу пропадать на чужбине; видишь - и там люди! также божий человек, и разговоришься с ним, как с своим; а как дойдет до того, чтобы поведать сердечное слово, - видишь: нет, умные люди, да не те; такие же люди, да не те! Нет, братцы, так любить, как русская душа, - любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал бог, что ни есть в тебе, а... - сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал: - Нет, так любить никто не может! Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их. Перенимают черт знает какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная милость польского магната, который желтым чеботом своим бьет их в морду, дороже для них всякого братства. Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество! Уж если на то пошло, чтобы умирать, - так никому ж из них не доведется так умирать!.. Никому, никому!.. Не хватит у них на то мышиной натуры их!..
==================================================
Отворились ворота, и вылетел оттуда гусарский полк, краса всех конных полков. Под всеми всадниками были все как один бурые аргамаки. Впереди других понесся витязь всех бойчее, всех красивее. Так и летели черные волосы из-под медной его шапки; вился завязанный на руке дорогой шарф, шитый руками первой красавицы. Так и оторопел Тарас, когда увидел, что это был Андрий. А он между тем, объятый пылом и жаром битвы, жадный заслужить навязанный на руку подарок, понесся, как молодой борзой пес, красивейший, быстрейший и молодший всех в стае. Атукнул на него опытный охотник - и он понесся, пустив прямой чертой по воздуху свои ноги, весь покосившись набок всем телом, взрывая снег и десять раз выпереживая самого зайца в жару своего бега. Остановился старый Тарас и глядел на то, как он чистил перед собою дорогу, разгонял, рубил и сыпал удары направо и налево. Не вытерпел Тарас и закричал: "Как?.. Своих?.. Своих, чертов сын, своих бьешь?.." Но Андрий не различал, кто пред ним был, свои или другие какие; ничего не видел он. Кудри, кудри он видел, длинные, длинные кудри, и подобную речному лебедю грудь, и снежную шею, и плечи, и все, что создано для безумных поцелуев.
"Эй, хлопьята! заманите мне только его к лесу, заманите мне только его!" - кричал Тарас. И вызвалось тот же час тридцать быстрейших козаков заманить его. И, поправив на себе высокие шапки, тут же пустились на конях прямо наперерез гусарам. Ударили сбоку на передних, сбили их, отделили от задних, дали по гостинцу тому и другому, а Голокопытенко хватил плашмя по спине Андрия, и в тот же час пустились бежать от них, сколько достало козацкой мочи. Как вскинулся Андрий! Как забунтовала по всем жилкам молодая кровь! Ударив острыми шпорами коня, во весь дух полетел он за козаками, не глядя назад, не видя, что позади всего только двадцать человек успело поспевать за ним. А козаки летели во всю прыть на конях и прямо поворотили к лесу. Разогнался на коне Андрий и чуть было уже не настигнул Голокопытенка, как вдруг чья-то сильная рука ухватила за повод его коня. Оглянулся Андрий: пред ним Тарас! Затрясся он всем телом и вдруг стал бледен...
Так школьник, неосторожно задравши своего товарища и получивши за то от него удар линейкою по лбу, вспыхивает, как огонь, бешеный выскакивает из лавки и гонится за испуганным товарищем своим, готовый разорвать его на части; и вдруг наталкивается на входящего в класс учителя: вмиг притихает бешеный порыв и упадает бессильная ярость. Подобно ему, в один миг пропал, как бы не бывал вовсе, гнев Андрия. И видел он перед собою одного только страшного отца.
- Ну, что ж теперь мы будем делать? - сказал Тарас, смотря прямо ему в очи.
Но ничего не знал на то сказать Андрий и стоял, утупивши в землю очи.
- Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?
Андрий был безответен.
- Так продать? продать веру? продать своих? Стой же, слезай с коня!
Покорно, как ребенок, слез он с коня и остановился ни жив ни мертв перед Тарасом.
- Стой и не шевелись! Я тебя породил, я тебя и убью! - сказал Тарас и, отступивши шаг назад, снял с плеча ружье.
Бледен как полотно был Андрий; видно было, как тихо шевелились уста его и как он произносил чье-то имя; но это не было имя отчизны, или матери, или братьев - это было имя прекрасной полячки. Тарас выстрелил.
Как хлебный колос, подрезанный серпом, как молодой барашек, почуявший под сердцем смертельное железо, повис он головой и повалился на траву, не сказавши ни одного слова.
Остановился сыноубийца и глядел долго на бездыханный труп. Он был и мертвый прекрасен: мужественное лицо его, недавно исполненное силы и непобедимого для жен очарованья, все еще выражало чудную красоту; черные брови, как траурный бархат, оттеняли его побледневшие черты.
==========================================================
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
| Re: Вера и Бог в произведениях художественной литературы. [сообщение #128319 является ответом на сообщение #128299] |
Пн, 01 Сентябрь 2008 22:43 |
Тома
Сообщений: 1502
Зарегистрирован: Январь 2007
Географическое положение: Одесса
Карма: 0
|
Мне тут нравится |
|
|
ВолГа писал(а) Пнд, 01 Сентябрь 2008 22:03А я Шевченко несколько раз перечитывала... только не во все въехала, я понимаю, что он крепостной был, и в ссылке...
(вообщем, я не совсем поняла...)
Волга,ты на мое сообщение ответила
Так вот, Шевченко я сама не очень-то люблю. А "Тараса Бульбу" написал Н.В.Гоголь ( ему тоже не нравился Т,Г,Шевченко )
[Обновления: Пн, 01 Сентябрь 2008 22:45] Известить модератора |
|
|
|
| Re: Вера и Бог в произведениях художественной литературы. [сообщение #128323 является ответом на сообщение #128319] |
Пн, 01 Сентябрь 2008 22:54 |
Анто нина
Сообщений: 1170
Зарегистрирован: Июль 2008
Географическое положение: SNG
Карма: 0
|
Мне тут нравится |
|
|
|
Тома писал(а) Пнд, 01 Сентябрь 2008 22:43ВолГа писал(а) Пнд, 01 Сентябрь 2008 22:03А я Шевченко несколько раз перечитывала... только не во все въехала, я понимаю, что он крепостной был, и в ссылке...
(вообщем, я не совсем поняла...)
Волга,ты на мое сообщение ответила
Так вот, Шевченко я сама не очень-то люблю. А "Тарас Бульба" написал Н.В.Гоголь ( ему тоже не нравился Т,Г,Шевченко )
А, у нас, когда папа римский приезжал в Украину, то листовки рспространяли со стихами Шевченко против католиков.
Сильные такие строчки.
А, тут он против москалей высказался,(а в русском переводе против царей) не пойму почему ведь именно они его выкупили, да и если бы не Москва может и не знали бы мы
его, как поэта.
|
|
|
|
| Re: Вера и Бог в произведениях художественной литературы. [сообщение #128330 является ответом на сообщение #128323] |
Пн, 01 Сентябрь 2008 23:13 |
Тома
Сообщений: 1502
Зарегистрирован: Январь 2007
Географическое положение: Одесса
Карма: 0
|
Мне тут нравится |
|
|
|
Антонина,меня раньше этот вопрос тоже интересовал и я начала читать....Так вот в определенный момент Шевченко,так сказать "совратили"(хотя можно,наверное,и без кавычек),так называемые "западники".
Цитата:В разговоре со своим земляком Осипом Максимовичем Бодянским, известным славистом, профессором Московского университета, Гоголь говорил: "Я знаю и люблю Шевченко как земляка и даровитого художника... Но его погубили наши умники, натолкнув его на произведения, чуждые истинному таланту. Они всё ещё дожёвывают европейские, давно выкинутые жваки. Русский и малоросс — это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение одной в ущерб другой невозможно". При этом Гоголь говорил: "Нам, Осип Максимович, надо писать по-русски... надо стремиться к поддержке и упрочению одного, владычного языка для всех родных нам племён. Доминантой для русских, чехов, украинцев и сербов должна быть единая святыня — язык Пушкина, какою является Евангелие для всех христиан".
http://www.pravoslavie.ru/jurnal/culture/gogolrusukr.htm
|
|
|
|
| Re: Вера и Бог в произведениях художественной литературы. [сообщение #128340 является ответом на сообщение #128311] |
Пн, 01 Сентябрь 2008 23:30 |
Елизавета Бам
Сообщений: 5554
Зарегистрирован: Март 2008
Географическое положение: Лучший город ...
Карма: 0
|
Мне тут нравится
Солана |
|
|
малышка Карлсон писал(а) Пнд, 01 Сентябрь 2008 22:37Лесенька, спасибо за "Студента". Потрясающий рассказ!!!
Солана ещё давно рекомендовала "Студента" в "Художественной литературе для поста-2". Вместе с другими интересными рассказами. Думаю, Вам понравится оттуда, например, "Фигура" Лескова. Или "Святая плоть" Гиппиус.
И вообще, загляните в ту темку! Много интересного!
Там, прямо на первой странице список рекомендованной литературы с множеством ссылок.
http://www.hristianka.ru/forum/mv/msg/2542/0/0/
[Обновления: Пн, 01 Сентябрь 2008 23:33] Известить модератора |
|
|
|
| Re: Вера и Бог в произведениях художественной литературы. [сообщение #128394 является ответом на сообщение #128330] |
Вт, 02 Сентябрь 2008 08:24 |
Тэсс
Сообщений: 1056
Зарегистрирован: Май 2008
Географическое положение: Урал
Карма: 0
|
Мне тут нравится |
|
|
|
Я в детстве очень любила стихотворение "Завещание" Шевченко. В школе выучила его на украинском языке - очень красиво:
Заповіт
Як умру, то поховайте
Мене на могилі,
Серед степу широкого,
На Вкраїні милій,
Щоб лани широкополі,
І Дніпро, і кручі
Було видно, було чути,
Як реве ревучий.
Як понесе з України
У синєє море
Кров ворожу... отойді я
І лани, і гори —
Все покину і полину
До самого бога
Молитися... а до того
Я не знаю бога.
Поховайте та вставайте,
Кайдани порвіте
І вражою злою кров'ю
Волю окропіте.
І мене в сем'ї великій,
В сем'ї вольній, новій,
Не забудьте пом'янути
Незлим тихим словом.
Но Гоголь, особенно те слова, что я привела, мне намного ближе..
|
|
|
|
| Re: Вера и Бог в произведениях художественной литературы. [сообщение #128399 является ответом на сообщение #128394] |
Вт, 02 Сентябрь 2008 08:33 |
Любовь Мирская
Сообщений: 1153
Зарегистрирован: Октябрь 2007
Географическое положение: Практически т...
Карма: 0
|
Мне тут нравится |
|
|
|
Тэсс писал(а) Втр, 02 Сентябрь 2008 10:24
Як умру, то поховайте
Мене на могилі,
Серед степу широкого,
На Вкраїні милій,
Щоб лани широкополі,
І Дніпро, і кручі
Було видно, було чути,
Як реве ревучий.
Як понесе з України
У синєє море
Кров ворожу... отойді я
І лани, і гори —
Все покину і полину
До самого бога
Молитися... а до того
Я не знаю бога.
Поховайте та вставайте,
Кайдани порвіте
І вражою злою кров'ю
Волю окропіте.
І мене в сем'ї великій,
В сем'ї вольній, новій,
Не забудьте пом'янути
Незлим тихим словом.
Да, это стихо я тоже учила наизусть, мне оно очень нравится. Только вот теперь всё время лезет в голову видео, где его читает Саакашвили перед всем украинским народом.
А вот Чехова обожаю. Слов нет! Горький так себе...
|
|
|
|
|
|
| Re: Вера и Бог в произведениях художественной литературы. [сообщение #128452 является ответом на сообщение #128394] |
Вт, 02 Сентябрь 2008 11:34 |
Елизавета Бам
Сообщений: 5554
Зарегистрирован: Март 2008
Географическое положение: Лучший город ...
Карма: 0
|
Мне тут нравится
Солана |
|
|
Тэсс писал(а) Втр, 02 Сентябрь 2008 08:24Я в детстве очень любила стихотворение "Завещание" Шевченко. В школе выучила его на украинском языке - очень красиво:
Заповіт
Як умру, то поховайте
Мене на могилі,
Серед степу широкого,
На Вкраїні милій,
Щоб лани широкополі,
І Дніпро, і кручі
Було видно, було чути,
Як реве ревучий.
Як понесе з України
У синєє море
Кров ворожу... отойді я
І лани, і гори —
Все покину і полину
До самого бога
Молитися... а до того
Я не знаю бога.
Поховайте та вставайте,
Кайдани порвіте
І вражою злою кров'ю
Волю окропіте.
І мене в сем'ї великій,
В сем'ї вольній, новій,
Не забудьте пом'янути
Незлим тихим словом.
Но Гоголь, особенно те слова, что я привела, мне намного ближе..
Стихи неплохие. Но Вы уверены, что в тему?
Наверное, надо создать отдельную тему именно для украинских стихов.
А сюда всё-таки, лучше помещать то, что соответствует тематике...
[Обновления: Вт, 02 Сентябрь 2008 11:35] Известить модератора |
|
|
|
|
|
| Re: Вера и Бог в произведениях художественной литературы. [сообщение #128652 является ответом на сообщение #128340] |
Ср, 03 Сентябрь 2008 00:11 |
малышка Карлсон
Сообщений: 288
Зарегистрирован: Май 2008
Географическое положение: Германия
Карма: 0
|
Мне тут нравится |
|
|
|
Елизавета Бам писал(а) Пнд, 01 Сентябрь 2008 23:30малышка Карлсон писал(а) Пнд, 01 Сентябрь 2008 22:37Лесенька, спасибо за "Студента". Потрясающий рассказ!!!
Солана ещё давно рекомендовала "Студента" в "Художественной литературе для поста-2". Вместе с другими интересными рассказами. Думаю, Вам понравится оттуда, например, "Фигура" Лескова. Или "Святая плоть" Гиппиус.
И вообще, загляните в ту темку! Много интересного!
Там, прямо на первой странице список рекомендованной литературы с множеством ссылок.
http://www.hristianka.ru/forum/m/60495/?srch=%D5%F3%E4%EE%E6 %E5%F1%F2%E2%E5%ED%ED%E0%FF+%EB%E8%F2%E5%F0%E0%F2%F3%F0%E0+% E4%EB%FF+%EF%EE%F1%F2%E0-2.#msg_60495
Cпасибо большое, непременно посмотрю
|
|
|
|
| Re: Вера и Бог в произведениях художественной литературы. [сообщение #128954 является ответом на сообщение #127675] |
Ср, 03 Сентябрь 2008 18:40 |
vyolga
Сообщений: 690
Зарегистрирован: Май 2008
Географическое положение: Россия
Карма: 0
|
Мне тут нравится |
|
|
|
Христианские мотивы мне наиболее близки у Лескова, Куприна, Зайцева. У Бориса Зайцева впечатлил цикл про Афон, рассказы Сердце Авраамия, Алексей Божий человек.
Александр Куприн. Чудесный доктор.
Следующий рассказ не есть плод досужего вымысла. Все описанное мною
действительно произошло в Киеве лет около тридцати тому назад и до сих пор
свято, до мельчайших подробностей, сохраняется в преданиях того семейства,
о котором пойдет речь. Я, с своей стороны, лишь изменил имена некоторых
действующих лиц этой трогательной истории да придал устному рассказу
письменную форму.
- Гриш, а Гриш! Гляди-ка, поросенок-то... Смеется... Да-а. А во рту-то
у него!.. Смотри, смотри... травка во рту, ей-богу, травка!.. Вот
штука-то!
И двое мальчуганов, стоящих перед огромным, из цельного стекла, окном
гастрономического магазина, принялись неудержимо хохотать, толкая друг
друга в бок локтями, но невольно приплясывая от жестокой стужи. Они уже
более пяти минут торчали перед этой великолепной выставкой, возбуждавшей в
одинаковой степени их умы и желудки. Здесь, освещенные ярким светом
висящих ламп, возвышались целые горы красных крепких яблоков и апельсинов;
стояли правильные пирамиды мандаринов, нежно золотившихся сквозь
окутывающую их папиросную бумагу; протянулись на блюдах, уродливо разинув
рты и выпучив глаза, огромные копченые и маринованные рыбы; ниже,
окруженные гирляндами колбас, красовались сочные разрезанные окорока с
толстым слоем розоватого сала... Бесчисленное множество баночек и
коробочек с солеными, вареными и копчеными закусками довершало эту
эффектную картину, глядя на которую оба мальчика на минуту забыли о
двенадцатиградусном морозе и о важном поручении, возложенном на них
матерью, - поручении, окончившемся так неожиданно и так плачевно.
Старший мальчик первый оторвался от созерцания очаровательного зрелища.
Он дернул брата за рукав и произнес сурово:
- Ну, Володя, идем, идем... Нечего тут...
Одновременно подавив тяжелый вздох (старшему из них было только десять
лет, и к тому же оба с утра ничего не ели, кроме пустых щей) и кинув
последний влюбленно-жадный взгляд на гастрономическую выставку, мальчуганы
торопливо побежали по улице. Иногда сквозь запотевшие окна какого-нибудь
дома они видели елку, которая издали казалась громадной гроздью ярких,
сияющих пятен, иногда они слышали даже звуки веселой польки... Но они
мужественно гнали от себя прочь соблазнительную мысль: остановиться на
несколько секунд и прильнуть глазком к стеклу.
По мере того как шли мальчики, все малолюднее и темнее становились
улицы. Прекрасные магазины, сияющие елки, рысаки, мчавшиеся под своими
синими и красными сетками, визг полозьев, праздничное оживление толпы,
веселый гул окриков и разговоров, разрумяненные морозом смеющиеся лица
нарядных дам - все осталось позади. Потянулись пустыри, кривые, узкие
переулки, мрачные, неосвещенные косогоры... Наконец они достигли
покосившегося ветхого дома, стоявшего особняком; низ его - собственно
подвал - был каменный, а верх - деревянный. Обойдя тесным, обледенелым и
грязным двором, служившим для всех жильцов естественной помойной ямой, они
спустились вниз, в подвал, прошли в темноте общим коридором, отыскали
ощупью свою дверь и отворили ее.
Уже более года жили Мерцаловы в этом подземелье. Оба мальчугана давно
успели привыкнуть и к этим закоптелым, плачущим от сырости стенам, и к
мокрым отрепкам, сушившимся на протянутой через комнату веревке, и к этому
ужасному запаху керосинового чада, детского грязного белья и крыс -
настоящему запаху нищеты. Но сегодня, после всего, что они видели на
улице, после этого праздничного ликования, которое они чувствовали
повсюду, их маленькие детские сердца сжались от острого, недетского
страдания. В углу, на грязной широкой постели, лежала девочка лет семи; ее
лицо горело, дыхание было коротко и затруднительно, широко раскрытые
блестящие глаза смотрели пристально и бесцельно. Рядом с постелью, в
люльке, привешенной к потолку, кричал, морщась, надрываясь и захлебываясь,
грудной ребенок. Высокая, худая женщина, с изможденным, усталым, точно
почерневшим от горя лицом, стояла на коленях около больной девочки,
поправляя ей подушку и в то же время не забывая подталкивать локтем
качающуюся колыбель. Когда мальчики вошли и следом за ними стремительно
ворвались в подвал белые клубы морозного воздуха, женщина обернула назад
свое встревоженное лицо.
- Ну? Что же? - спросила она отрывисто и нетерпеливо.
Мальчики молчали. Только Гриша шумно вытер нос рукавом своего пальто,
переделанного из старого ватного халата.
- Отнесли вы письмо?.. Гриша, я тебя спрашиваю, отдал ты письмо?
- Отдал, - сиплым от мороза голосом ответил Гриша,
- Ну, и что же? Что ты ему сказал?
- Да все, как ты учила. Вот, говорю, от Мерцалова письмо, от вашего
бывшего управляющего. А он нас обругал: "Убирайтесь вы, говорит, отсюда...
Сволочи вы..."
- Да кто же это? Кто же с вами разговаривал?.. Говори толком, Гриша!
- Швейцар разговаривал... Кто же еще? Я ему говорю: "Возьмите,
дяденька, письмо, передайте, а я здесь внизу ответа подожду". А он
говорит: "Как же, говорит, держи карман... Есть тоже у барина время ваши
письма читать..."
- Ну, а ты?
- Я ему все, как ты учила, сказал: "Есть, мол, нечего... Машутка
больна... Помирает..." Говорю: "Как папа место найдет, так отблагодарит
вас, Савелий Петрович, ей-богу, отблагодарит". Ну, а в это время звонок
как зазвонит, как зазвонит, а он нам и говорит: "Убирайтесь скорее отсюда
к черту! Чтобы духу вашего здесь не было!.." А Володьку даже по затылку
ударил.
- А меня он по затылку, - сказал Володя, следивший со вниманием за
рассказом брата, и почесал затылок.
Старший мальчик вдруг принялся озабоченно рыться в глубоких карманах
своего халата. Вытащив наконец оттуда измятый конверт, он положил его на
стол и сказал:
- Вот оно, письмо-то...
Больше мать не расспрашивала. Долгое время в душной, промозглой комнате
слышался только неистовый крик младенца да короткое, частое дыхание
Машутки, больше похожее на беспрерывные однообразные стоны. Вдруг мать
сказала, обернувшись назад:
- Там борщ есть, от обеда остался... Может, поели бы? Только холодный,
- разогреть-то нечем...
В это время в коридоре послышались чьи-то неуверенные шаги и шуршание
руки, отыскивающей в темноте дверь. Мать и оба мальчика - все трое даже
побледнев от напряженного ожидания - обернулись в эту сторону.
Вошел Мерцалов. Он был в летнем пальто, летней войлочной шляпе и без
калош. Его руки взбухли и посинели от мороза, глаза провалились, щеки
облипли вокруг десен, точно у мертвеца. Он не сказал жене ни одного слова,
она ему не задала ни одного вопроса. Они поняли друг друга по тому
отчаянию, которое прочли друг у друга в глазах.
В этот ужасный, роковой год несчастье за несчастьем настойчиво и
безжалостно сыпались на Мерцалова и его семью. Сначала он сам заболел
брюшным тифом, и на его лечение ушли все их скудные сбережения. Потом,
когда он поправился, он узнал, что его место, скромное место управляющего
домом на двадцать пять рублей в месяц, занято уже другим... Началась
отчаянная, судорожная погоня за случайной работой, за перепиской, за
ничтожным местом, залог и перезалог вещей, продажа всякого хозяйственного
тряпья. А тут еще пошли болеть дети. Три месяца тому назад умерла одна
девочка, теперь другая лежит в жару и без сознания. Елизавете Ивановне
приходилось одновременно ухаживать за больной девочкой, кормить грудью
маленького и ходить почти на другой конец города в дом, где она поденно
стирала белье.
Весь сегодняшний день был занят тем, чтобы посредством нечеловеческих
усилий выжать откуда-нибудь хоть несколько копеек на лекарство Машутке. С
этой целью Мерцалов обегал чуть ли не полгорода, клянча и унижаясь
повсюду; Елизавета Ивановна ходила к своей барыне, дети были посланы с
письмом к тому барину, домом которого управлял раньше Мерцалов... Но все
отговаривались или праздничными хлопотами, или неимением денег... Иные,
как, например, швейцар бывшего патрона, просто-напросто гнали просителей с
крыльца.
Минут десять никто не мог произнести ни слова. Вдруг Мерцалов быстро
поднялся с сундука, на котором он до сих пор сидел, и решительным
движением надвинул глубже на лоб свою истрепанную шляпу.
- Куда ты? - тревожно спросила Елизавета Ивановна.
Мерцалов, взявшийся уже за ручку двери, обернулся.
- Все равно, сидением ничего не поможешь, - хрипло ответил он. - Пойду
еще... Хоть милостыню попробую просить.
Выйдя на улицу, он пошел бесцельно вперед. Он ничего не искал, ни на
что не надеялся. Он давно уже пережил то жгучее время бедности, когда
мечтаешь найти на улице бумажник с деньгами или получить внезапно
наследство от неизвестного троюродного дядюшки. Теперь им овладело
неудержимое желание бежать куда попало, бежать без оглядки, чтобы только
не видеть молчаливого отчаяния голодной семьи.
Просить милостыни? Он уже попробовал это средство сегодня два раза. Но
в первый раз какой-то господин в енотовой шубе прочел ему наставление, что
надо работать, а не клянчить, а во второй - его обещали отправить в
полицию.
Незаметно для себя Мерцалов очутился в центре города, у ограды густого
общественного сада. Так как ему пришлось все время идти в гору, то он
запыхался и почувствовал усталость. Машинально он свернул в калитку и,
пройдя длинную аллею лип, занесенных снегом, опустился на низкую садовую
скамейку.
Тут было тихо и торжественно. Деревья, окутанные в свои белые ризы,
дремали в неподвижном величии. Иногда с верхней ветки срывался кусочек
снега, и слышно было, как он шуршал, падая и цепляясь за другие ветви.
Глубокая тишина и великое спокойствие, сторожившие сад, вдруг пробудили в
истерзанной душе Мерцалова нестерпимую жажду такого же спокойствия, такой
же тишины.
"Вот лечь бы и заснуть, - думал он, - и забыть о жене, о голодных
детях, о больной Машутке". Просунув руку под жилет, Мерцалов нащупал
довольно толстую веревку, служившую ему поясом. Мысль о самоубийстве
совершенно ясно встала в его голове. Но он не ужаснулся этой мысли, ни на
мгновение не содрогнулся перед мраком неизвестного.
"Чем погибать медленно, так не лучше ли избрать более краткий путь?" Он
уже хотел встать, чтобы исполнить свое страшное намерение, но в это время
в конце аллеи послышался скрип шагов, отчетливо раздавшийся в морозном
воздухе. Мерцалов с озлоблением обернулся в эту сторону. Кто-то шел по
аллее. Сначала был виден огонек то вспыхивающей, то потухающей сигары.
Потом Мерцалов мало-помалу мог разглядеть старика небольшого роста, в
теплой шапке, меховом пальто и высоких калошах. Поравнявшись со скамейкой,
незнакомец вдруг круто повернул в сторону Мерцалова и, слегка дотрагиваясь
до шапки, спросил:
- Вы позволите здесь присесть?
Мерцалов умышленно резко отвернулся от незнакомца и подвинулся к краю
скамейки. Минут пять прошло в обоюдном молчании, в продолжение которого
незнакомец курил сигару и (Мерцалов это чувствовал) искоса наблюдал за
своим соседом.
- Ночка-то какая славная, - заговорил вдруг незнакомец. - Морозно...
тихо. Что за прелесть - русская зима!
Голос у него был мягкий, ласковый, старческий. Мерцалов молчал, не
оборачиваясь.
- А я вот ребятишкам знакомым подарочки купил, - продолжал незнакомец
(в руках у него было несколько свертков). - Да вот по дороге не утерпел,
сделал круг, чтобы садом пройти: очень уж здесь хорошо.
Мерцалов вообще был кротким и застенчивым человеком, но при последних
словах незнакомца его охватил вдруг прилив отчаянной злобы. Он резким
движением повернулся в сторону старика и закричал, нелепо размахивая
руками и задыхаясь:
- Подарочки!.. Подарочки!.. Знакомым ребятишкам подарочки!.. А я... а у
меня, милостивый государь, в настоящую минуту мои ребятишки с голоду дома
подыхают... Подарочки!.. А у жены молоко пропало, и грудной ребенок целый
день не ел... Подарочки!..
Мерцалов ожидал, что после этих беспорядочных, озлобленных криков
старик поднимется и уйдет, но он ошибся. Старик приблизил к нему свое
умное, серьезное лицо с седыми баками и сказал дружелюбно, но серьезным
тоном:
- Подождите... не волнуйтесь! Расскажите мне все по порядку и как можно
короче. Может быть, вместе мы придумаем что-нибудь для вас.
В необыкновенном лице незнакомца было что-то до того спокойное и
внушающее доверие, что Мерцалов тотчас же без малейшей утайки, но страшно
волнуясь и спеша, передал свою историю. Он рассказал о своей болезни, о
потере места, о смерти ребенка, обо всех своих несчастиях, вплоть до
нынешнего дня. Незнакомец слушал, не перебивая его ни словом, и только все
пытливее и пристальнее заглядывал в его глаза, точно желая проникнуть в
самую глубь этой наболевшей, возмущенной души. Вдруг он быстрым, совсем
юношеским движением вскочил с своего места и схватил Мерцалова за руку.
Мерцалов невольно тоже встал.
- Едемте! - сказал незнакомец, увлекая за руку Мерцалова. - Едемте
скорее!.. Счастье ваше, что вы встретились с врачом. Я, конечно, ни за что
не могу ручаться, но... поедемте!
Минут через десять Мерцалов и доктор уже входили в подвал. Елизавета
Ивановна лежала на постели рядом со своей больной дочерью, зарывшись лицом
в грязные, замаслившиеся подушки. Мальчишки хлебали борщ, сидя на тех же
местах. Испуганные долгим отсутствием отца и неподвижностью матери, они
плакали, размазывая слезы по лицу грязными кулаками и обильно проливая их
в закопченный чугунок. Войдя в комнату, доктор скинул с себя пальто и,
оставшись в старомодном, довольно поношенном сюртуке, подошел к Елизавете
Ивановне. Она даже не подняла головы при его приближении.
- Ну, полно, полно, голубушка, - заговорил доктор, ласково погладив
женщину по спине. - Вставайте-ка! Покажите мне вашу больную.
И точно так же, как недавно в саду, что-то ласковое и убедительное,
звучавшее в его голосе, заставило Елизавету Ивановну мигом подняться с
постели и беспрекословно исполнить все, что говорил доктор. Через две
минуты Гришка уже растапливал печку дровами, за которыми чудесный доктор
послал к соседям, Володя раздувал изо всех сил самовар, Елизавета Ивановна
обворачивала Машутку согревающим компрессом... Немного погодя явился и
Мерцалов. На три рубля, полученные от доктора, он успел купить за это
время чаю, сахару, булок и достать в ближайшем трактире горячей пищи.
Доктор сидел за столом и что-то писал на клочке бумажки, который он вырвал
из записной книжки. Окончив это занятие и изобразив внизу какой-то
своеобразный крючок вместо подписи, он встал, прикрыл написанное чайным
блюдечком и сказал:
- Вот с этой бумажкой вы пойдете в аптеку... давайте через два часа по
чайной ложке. Это вызовет у малютки отхаркивание... Продолжайте
согревающий компресс... Кроме того, хотя бы вашей дочери и сделалось
лучше, во всяком случае пригласите завтра доктора Афросимова. Это дельный
врач и хороший человек. Я его сейчас же предупрежу. Затем прощайте,
господа! Дай бог, чтобы наступающий год немного снисходительнее отнесся к
вам, чем этот, а главное - не падайте никогда духом.
Пожав руки Мерцалову и Елизавете Ивановне, все еще не оправившимся от
изумления, и потрепав мимоходом по щеке разинувшего рот Володю, доктор
быстро всунул свои ноги в глубокие калоши и надел пальто. Мерцалов
опомнился только тогда, когда доктор уже был в коридоре, и кинулся вслед
за ним.
Так как в темноте нельзя было ничего разобрать, то Мерцалов закричал
наугад:
- Доктор! Доктор, постойте!.. Скажите мне ваше имя, доктор! Пусть хоть
мои дети будут за вас молиться!
И он водил в воздухе руками, чтобы поймать невидимого доктора. Но в это
время в другом конце коридора спокойный старческий голос произнес:
- Э! Вот еще пустяки выдумали!.. Возвращайтесь-ка домой скорей!
Когда он возвратился, его ожидал сюрприз: под чайным блюдцем вместе с
рецептом чудесного доктора лежало несколько крупных кредитных билетов...
В тот же вечер Мерцалов узнал и фамилию своего неожиданного
благодетеля. На аптечном ярлыке, прикрепленном к пузырьку с лекарством,
четкою рукою аптекаря было написано: "По рецепту профессора Пирогова".
Я слышал этот рассказ, и неоднократно, из уст самого Григория
Емельяновича Мерцалова - того самого Гришки, который в описанный мною
сочельник проливал слезы в закоптелый чугунок с пустым борщом. Теперь он
занимает довольно крупный, ответственный пост в одном из банков, слывя
образцом честности и отзывчивости на нужды бедности. И каждый раз,
заканчивая свое повествование о чудесном докторе, он прибавляет голосом,
дрожащим от скрываемых слез:
- С этих пор точно благодетельный ангел снизошел в нашу семью. Все
переменилось. В начале января отец отыскал место, Машутка встала на ноги,
меня с братом удалось пристроить в гимназию на казенный счет. Просто чудо
совершил этот святой человек. А мы нашего чудесного доктора только раз
видели с тех пор - это когда его перевозили мертвого в его собственное
имение Вишню. Да и то не его видели, потому что то великое, мощное и
святое, что жило и горело в чудесном докторе при его жизни, угасло
невозвратимо.
1897
|
|
|
|
| Re: Вера и Бог в произведениях художественной литературы. [сообщение #128971 является ответом на сообщение #128399] |
Ср, 03 Сентябрь 2008 19:53 |
Киана
Сообщений: 545
Зарегистрирован: Май 2008
Географическое положение: ЮФО
Карма: 0
|
Мне тут нравится
Татьяна |
|
|
|
Любовь Мирская писал(а) Втр, 02 Сентябрь 2008 08:33Тэсс писал(а) Втр, 02 Сентябрь 2008 10:24
Як умру, то поховайте
Мене на могилі,
Серед степу широкого,
На Вкраїні милій,
Щоб лани широкополі,
І Дніпро, і кручі
Було видно, було чути,
Як реве ревучий.
Як понесе з України
У синєє море
Кров ворожу... отойді я
І лани, і гори —
Все покину і полину
До самого бога
Молитися... а до того
Я не знаю бога.
Поховайте та вставайте,
Кайдани порвіте
І вражою злою кров'ю
Волю окропіте.
І мене в сем'ї великій,
В сем'ї вольній, новій,
Не забудьте пом'янути
Незлим тихим словом.
Да, это стихо я тоже учила наизусть, мне оно очень нравится. Только вот теперь всё время лезет в голову видео, где его читает Саакашвили перед всем украинским народом.
А вот Чехова обожаю. Слов нет! Горький так себе...
А я это пела. Жутко трудно было. Простите не в тему, но приятно вспомнить.
|
|
|
|
|
|
|
|
| Re: Вера и Бог в произведениях художественной литературы. [сообщение #129230 является ответом на сообщение #127675] |
Чт, 04 Сентябрь 2008 14:39 |
vyolga
Сообщений: 690
Зарегистрирован: Май 2008
Географическое положение: Россия
Карма: 0
|
Мне тут нравится |
|
|
|
Николай Лесков
ХРИСТОС В ГОСТЯХ У МУЖИКА
Настоящий рассказ о том, как сам Христос приходил на Рождество к мужику в гости и чему его выучил, я сам слышал от одного старого сибиряка, которому это событие было близко известно. Что он мне рассказывал, то я и вам передам его же словами.
Наше место поселенное, но хорошее, торговое место. Отец мой в эти места прибыл за крепостное время в России, а я тут и родился. Имели достатки по своему положению довольные и теперь не бедствуем. Веру держим простую, русскую. Отец был начитан и меня к чтению приохотил. Который человек науку любил, тот был мне первый друг, и я готов был за него в огонь и в воду. И вот послал мне один раз Господь в утешение приятеля Тимофея Осиповича, про которого я и хочу вам рассказать, как с ним чудо было. Тимофей Осипов прибыл к нам в молодых годах. Мне было тогда восемнадцать лет, а ему, может быть, с чем-нибудь за двадцать. Поведения Тимоша был самого непостыдного. За что он прибыл по суду за поселение — об этом по нашему положению, щадя человека, не расспрашивают, но слышно было, что его дядя обидел. Опекуном был в его сиротство да и растратил, или взял, почти все наследство. А Тимофей Осипов за то время был по молодым годам нетерпеливый, вышла у них с дядей ссора, и ударил он дядю оружием. По милосердию Создателя, грех сего безумия не до конца совершился, — Тимофей только ранил дядю в руку насквозь. По молодости Тимофея большого наказания ему не было, как и первогильдийных купцов сослан он к нам на поселение.
Именье Тимошино, — хотя девять частей было разграблено, но, однако, и с десятою частью еще жить было можно. Он у нас построил дом и стал жить, но в душе у него обида кипела, и долго он от всех сторонился. Сидел всегда дома, и батрак да батрачка только его и видели, а дома он все книги читал и самые божественные. Наконец мы с ним познакомились, именно из-за книг, и я начал к нему ходить, а он меня принимал с охотою. Пришли мы друг другу по сердцу.
Родители мои попервоначалу не очень меня к нему пускали. Он им мудрен казался. Говорили: «Неизвестно какой он такой и зачем ото всех прячется. Как бы чему худому не научил». Но я, быв родительской воле покорен, правду им говорил, отцу и матери, что ничего худого от Тимофея не слышу, а занимаемся тем, что вместе книжки читаем и о вере говорим. Как по святой воле Божией жить надо, чтобы образ Создателя в себе не уронить и не обесславить. Меня стали пускать к Тимофею сидеть сколько угодно, и отец мой сам к нему сходил, — а потом и Тимофей Осипов к нам пришел. Увидали мои старики, что он человек хороший, и полюбили его, и очень стали жалеть, что он часто сумрачный. Вспомнит свою обиду, или особенно если ему хоть одно слово про дядю его сказать, — весь побледнеет и после ходит смутный и руки опустит. Тогда и читать не хочет, да и в глазах вместо всегдашней ласки — гнев горит. Честности он был примерной и умница, но к делам за тоскою своею не брался. Но скуке его Господь скоро помог: пришла ему по сердцу моя сестра, он на ней женился и перестал скучать, а начал жить да поживать и добра наживать, и в десять лет стал у всех в виду как самый капитальный человек. Дом вывел, как хоромы хорошие; всем полно, всего вдоволь и от всех в уважении, и жена добрая, а дети здоровые. Чего еще надо? Кажется, все прошлое горе позабыть можно, но он, однако, все-таки помнил свою обиду, и один раз, когда мы с ним вдвоем в тележке ехали и говорили во всяком благодушии, — я его спросил:
— Как, брат Тимоша, — при своих ли ты теперь?
— В каком, — спрашивает, — это смысле?
— Имеешь ли все то, чего в своем месте лишился? — А он сейчас весь побледнел и ни слова не ответил, только молча лошадью правил.
Тогда я извинился.
— Ты, — говорю, — брат, меня прости, что я так спросил... Я думал, что лихое давно... минуло и позабылось.
— Нужды нет, — отвечает, — что оно давно... минуло, — все помнится...
Мне его жаль стало, только не с той стороны, что он когда-нибудь больше имел, а что он в таком омрачении: Святое Писание знает и хорошо говорить умеет, а к обиде такую память хранит. Значит, его святое слово не пользует.
Я и задумался, так как во всем его умнее себя почитал и от него думал добрым рассуждением пользоваться, а он зло помнит... Он это заметил и говорит:
— Что думаешь?
— А так, — говорю, — думаю что попало.
— Нет: ты это обо мне.
— И о тебе думаю.
— Что же ты обо мне думаешь?
— Ты, мол, не сердись, — я вот что про тебя подумал. Писание ты знаешь, а сердце твое гневно и Богу не покоряется. Есть ли тебе через это какая польза в Писании?
— Тимофей не осерчал, но только грустно омрачился в лице и отвечает:
— Ты святое слово приводить не сведущ. Не сведущ, — говорит, — ты и в том, какие на свете обиды есть, коих стерпеть нельзя, — и рассказал мне, что он не за деньги на дядю своего столь гневен, а за другое, — чего забыть нельзя.
— Век про это молчать хотел, но тебе, — говорит, — как другу моему откроюсь.
И открыл мне, что дядя смертно огорчил его отца, свел горем в могилу его мать, оклеветал его самого и при старости своих лет улестил и угрозами понудил людей выдать за него за старика молодую девушку, которую Тимоша с детства любил и всегда себе в жену взять располагал.
— Разве, — говорит, — все это можно простить. Я его в жизнь не прощу.
— Ну да, — отвечаю, — обида твоя велика — это правда, а что Святое Писание тебя не пользует, и то не ложь.
А он мне опять напоминает, что я слабже его в Писании, и начинает доводить, как в Ветхом Завете святые мужи сами беззаконников не щадили и даже своими руками заклали. Хотел он, бедняк, этим совесть свою передо мною оправдать. А я ответил:
— Тимоша! Ты умник, ты начитан и все знаешь, и я против тебя по Писанию отвечать не могу. Я что читал, — откроюсь тебе, не все разумею, поелику я человек грешный и ум имею тесный. Однако скажу тебе: в Ветхом Завете все ветхое, а в Новом — яснее стоит: «возлюби да прости», и это мне нравится как злат ключ, что всякий замок открывает. А в чем же прощать, неужели не в самой большой вине?
Он молчит.
Тогда я положил в уме:
Господи! Не угодно ли воле Твоей через меня сказать слово душе брата моего? И говорю, как Христа били, обижали, заплевали и так учредили, что одному Ему нигде места не было, а Он всех простил.
— Последуй, — говорю, — лучше сему — а то я опасаюсь, что «многие книги безумным тя творят».
Ты, — говорю, — ополчись на себя. Пока ты зло помнишь — зло живо, — а пусть оно умрет, тогда и душа твоя в покое жить станет.
Тимофей выслушал меня и сильно сжал мне руку, но обширно говорить не стал, а сказал кратко:
— Не могу, оставь, мне тяжело.
Я оставил. Знал, что у него болит, и молчал, а шло время, и убыло еще шесть лет, и во все это время я за ним наблюдал и видел, что все он страдает, что если пустить его на всю свободу, да если он достигнет где-нибудь своего дядю, — забудет он все Писание и поработает сатане мстительному. Но в сердце своем я был покоен, потому что виделся мне тут перст Божий. Стал уже он помалу показываться, ну так верно и всю руку увидим. Спасет Господь моего друга от греха гнева. Но только шло это — удивительно.
Теперь Тимофей был у нас в ссылке шестнадцатый год, и прошло пятнадцать лет, как он женат. Было ему, стало быть, лет тридцать семь или восемь, и имел он трех детей и жил прекрасно. Любил он особенно цветы — розаны и имел их у себя много и на окнах, и в палисаднике. Все место перед домом было розанами покрыто, и через их запах был весь дом в благовонии.
И была у Тимофея такая привычка, что как близится солнце к закату, он непременно выходил в свой садик и сам охорашивал свои розаны и читал на скамеечке книгу. Больше, сколь мне известно, и то было, что он тут иногда молился.
Таким точно порядком пришел он раз сюда и взял с собой Евангелие. Поглядел розаны, а потом присел, раскрыл книгу и стал читать. Читает, как Христос пришел в гости к фарисею и Ему не подали даже воды, чтобы омыть ноги. И стало Тимофею нестерпимо обидно за Господа и жаль Его, так жаль, что он заплакал. Вот тут в эту самую минуту и случилося чуду начало, о котором Тимоша мне так говорил.
— Гляжу, — говорит, — вокруг себя и думаю: какое у меня всего изобилие и довольство, а Господь мой ходил в такой бедности... И наполнились все глаза мои слезами, и никак их сморгнуть не могу; и все вокруг меня стало розовое, даже самые мои слезы. Так вроде забытья или обморока, и воскликнул я: Господи! Если бы Ты ко мне пришел, — я бы Тебе и себя самого отдал.
А ему вдруг в ответ откуда-то в ветерке розовом дохнуло:
— Приду!
***
Тимофей с трепетом прибежал ко мне и спрашивает: как ты об этом понимаешь: неужели Господь ко мне может в гости прийти?
Я отвечаю:
— Это, брат, сверх моего понимания. Как об этом в Писании?
А Тимофей говорит:
— В Писании есть: «Все Тот же Христос ныне и во веки», — я не смею не верить.
— Что же, — говорю, — и верь.
— Я велю что день на столе Ему прибор ставить. Я плечами пожал и отвечаю:
— Ты меня не спрашивай, — смотри сам лучшее, что к Его воле, а в приборе Ему обиды не считаю, но только не гордо ли это?
— Сказано, говорит: «Сей грешники приемлет и с мытарями ест».
— А и то, — отвечаю, — сказано: «Господи! Я не достоин, чтобы Ты взошел в дом мой». Мне и это нравится.
Тимофей говорит:
— Ты не знаешь.
— Хорошо, — будь по-твоему.
Тимофей велел жене с другого же дня ставить за столом лишнее место. Как садятся они за стол пять человек, — он, да жена, да трое ребяточек, — всегда у них шестое место в конце стола почетное, и перед ним большое кресло.
Жена любопытствовала: что это, к чему и для кого? Но Тимофей ей не все открывал. Жене и другим он говорил только, что так надо по его душевному обещанию «для первого гостя», а настоящего, кроме его да меня, никто не знал.
Ждал Тимофей Спасителя на другой день после слова в розовом садике, ждал в третий день, потом в первое воскресенье, но ожидания эти были без исполнения. Долгодневны и еще были его ожидания: на всякий праздник Тимофей все ждал Христа в гости и истомился тревогою, но не ослабевал в уповании, что Господь Свое обещание сдержит — придет. Открывал мне Тимофей так, что «всякий день, — говорит, — я молю: «ей, гряди, Господи!» — и ожидаю, но не слышу желанного ответа: «ей, гряду скоро!»
Разум мой недоумевал, что отвечать Тимофею, и часто я думал, что друг мой загордел и теперь за то путается в напрасном обольщении. Однако Божие смотрение о том было иначе.
Наступило Христово Рождество. Стояла лютая зима. Тимофей приходит ко мне на сочельник и говорит:
— Брат любезный, завтра я дождусь Господа. Я к этим речам давно был безответен и тут только спросил:
— Какое же ты имеешь в этом уверение?
— Ныне, отвечает, только что я помолил: «Ей, гряди, Господи!» — как вся моя душа во мне всколыхнулася и в ней словно трубой вострубило: «Ей, гряду скоро!» Завтра Его святое Рождество — и не в сей ли день Он пожалует. Приди ко мне со всеми родными, а то душа моя страхом трепещет.
Я говорю:
— Тимоша! Знаешь ты, что я ни о чем этом судить не умею и Господа видеть не ожидаю, потому что я муж грешник — но ты нам свой человек, — мы к тебе придем. А ты если уповательно ждешь столь великого гостя, зови не своих друзей, а сделай Ему угодное товарищество.
— Понимаю, — отвечает, — сейчас пошлю услужающих у меня и сына моего обойти села и звать всех ссыльных — кто в нужде и бедствии. Явит Господь дивную милость — пожалует, так встретит все по заповеди.
Мне и это слово его тоже не нравилось.
— Тимофей, — говорю, — кто может учредить все по заповеди? Одно не разумеешь, другое забудешь, а третье исполнить не можешь. Однако, если все это столь сильно «трубит» в душе твоей, то да будет так, как тебе открывается. Если Господь придет, Он все, чего недостанет, пополнит, и если ты кого Ему надо забудешь, Он сам приведет.
Пришли мы в Рождество к Тимофею всей семьей, попозже, как ходят на званый стол. Так он звал, чтобы всех дождаться. Застали большие хоромы его полны людей, всякого нашенского, сибирского, засыльного роду. Мужчины и женщины и детское поколение, всякого звания и из разных мест, — и российские, и поляки, и чухонской веры. Тимофей собрал всех бедных поселенцев, которые еще с прибытия не оправились на своем хозяйстве. Столы большие, крыты скатертями и всем чем надобно. Батрачки бегают, квасы и чаши с пирогами расставляют. А на дворе уже смеркалося, да и ждать больше было некого: все послы домой возвратилися, и гостям неоткуда больше быть, потому что на дворе поднялась метель и вьюга, как светопреставление.
Одного только гостя нет и нет, — который всех дороже.
Надо было уже и огни зажигать да и за стол садиться, потому что совсем темно понадвинуло и все мы ждем в сумраке при одном малом свете от лампад перед иконами.
Тимофей ходил и сидел и был, видно, в тяжкой тревоге. Все упование его поколебалось, — теперь уже видное дело, что не бывать «великому гостю».
Прошла еще минута, и Тимофей вздохнул, взглянул на меня с унылостью и говорит:
— Ну, брат милый, — вижу я, что либо угодно Господу оставить меня в посмеянии, либо прав ты: не умел я собрать всех кого надо, чтоб Его встретить. Будь о всем воля Божия: помолимся и сядем за стол.
Я отвечаю:
— Читай молитву.
Он стал перед иконою и вслух зачитал: «Отче наш, иже еси на небеси», а потом «Христос рождается, славите, Христос с небес, срящите, Христос на земли...»
И только это слово вымолвил, как что-то так страшно ударило со двора в стену, что даже все зашаталось, а потом сразу же прошел шум по широким сеням, и вдруг двери в горницу сами вскрылися настежь.
***
Все люди, сколько тут было, в неописанном страхе шарахнулись в один угол, а многие пали, и только кои всех смелее на двери смотрели. А в двери на пороге стоял старый-престарый старик, весь в худом рубище, дрожит и, чтобы не упасть, обеими руками за притолки держится; а из-за него из сеней, где темно было, — неописанный розовый свет светит, и через плечо старика вперед в хоромину выходит белая как из снега рука, и в ней длинная глиняная плошка с огнем, такая, как на беседе Никодима пишется... Ветер с вьюгой с надворья рвет, а огня не колышет... И светит этот огонь старику в лицо и на руку, а на руке в глаза бросается заросший старый шрам, весь побелел от стужи.
Тимофей как увидал это — вскричал:
— Господи! Вижу и приму его во имя Твое, а Ты Сам не входи ко мне: я человек злой и грешный, — да с этим и поклонился лицом до земли. А с ним и я упал на землю от радости, что его настоящей покорностью тронуло, и воскликнул всем вслух:
— Молитесь: Христос среди нас! — А все отвечали:
— Аминь, — то есть «истинно».
Тут внесли огонь, — я и Тимофей восклонились от полу, а белой руки уже не видать, — только один старик остался.
Тимофей встал, взял его за обе руки и посадил на первое место. А кто он был, этот старик — может быть, вы и сами догадаетесь, — это был враг Тимофея, дядя, который всего его разорил. В кратких словах он сказал, что все у него пошло прахом, и семьи, и богатства он лишился, и ходил давно, чтобы отыскать племянника и просить у него прощения. И жаждал он этого, и боялся Тимофеева гнева, а в эту метель сбился с пути и, замерзая, чаял смерти единой.
— Но вдруг, — говорит, — кто-то неведомый осиял меня и сказал:
«Иди, согрейся на Моем месте и поешь из Моей чаши», — взял меня за обе руки, и я стал здесь, сам не знаю отколе.
А Тимофей при всех отвечал:
— Я, дядя, твоего Провожатого ведаю: это Господь, который сказал: «Аще алчет враг твой — ухлеби его, аще жаждет — напой его». Сядь у меня на первом месте — ешь и пей во славу Его и будь в дому моем во всей воле до конца жизни.
С той поры старик так и остался у Тимофея и, умирая, благословил его, а Тимофей стал навсегда мирен в сердце своем.
Так научен был мужик устроить в сердце своем ясли для рожденного на земле Христа. И всякое сердце тоже может быть такими яслями, если оно исполнит заповедь: «Любите врагов ваших, благотворите обидевшим вас», — и Христос придет в сердце его, как в убранную горницу, и сотворит себе там обитель.
|
|
|
|
|
|
Переход к форуму:
Текущее время: Вс дек 22 11:15:32 MSK 2024
Общее время, затраченное на создание страницы: 0.03147 секунд
|
Правоверие
Участники
Поиск
F.A.Q.
Регистрация
Вход
Начало
