Начало » Женский форум » Христианка.ру » Я любовница 2
( ) 2 голоса
| Re: Я любовница 2 [сообщение #11913 является ответом на сообщение #11892] |
Вт, 05 Июнь 2007 11:34   |
Оленька
Сообщений: 851
Зарегистрирован: Апрель 2007
Географическое положение: Украина, г. Се...
Карма:
|
Мне тут нравится |
|
|
|
Юрий и Кира.
Перечитывая свои воспоминания, написанные в 1967 г., ясно вижу нечеткость в изложении прошлого, особенно в отношении старца о. Арсения, образ которого у меня удивительно бесцветен и беден, и о нем мало сказано. Увлекшись своими переживаниями, связанными с Кирой, я невольно отодвинул многое, о чем надо было бы написать.
Старец о. Арсений был иеромонахом и человеком с несгибаемой волей, полностью устремленной к Богу, был верным сыном Церкви, в любых условиях жизни идущим к Господу, всю свою жизнь отдающим духовным детям и каждому человеку, приходившему к нему. Больной, порою почти умирающий, истомленный, он целыми днями, а иногда и ночами слушал, беседовал, исповедовал приходящих, беспрестанно молясь. Он жил для других, и любое горе, беду человека пропускал через свою душу, воспринимал так, словно это его беда и горе, молясь за пришедших, молился и за себя, ибо принимал сказанное в свое сердце. Мы, его духовные дети, не жалели старца Арсения, часто приходя с пустяковыми вопросами, которые не требовали его решения, а были просто житейской шелухой, не понимали или не хотели понять, что отнимать на это его силы нельзя. Мы были жестоки и себялюбивы, мы думали только о себе.
* * *
Впервые я встретил Киру в общине о. Арсения. Мы были его духовными детьми; познакомились, подружились. И я полюбил ее, полюбил так, что удивился сам. Среднего роста, стройная, изящная, с красивым обаятельным лицом и всем обликом, Кира нравилась многим братьям общины. Ей неоднократно делали предложение. Она дважды была почти согласна, но о. Арсений своего благословения не давал.
Совершенно случайно мы несколько раз одновременно выходили из храма и вместе шли до трамвая. Мне было 23 года (рождения 1900 г.), Кире – 21 год, учились в институтах. Однажды я спросил Киру, могу ли провожать ее домой, когда она бывает в церкви. Она согласилась, и я стал постоянным провожающим. Отношения из дружеских стали другими, и я понял, что Кира полюбила меня, был счастлив и в то же время удивлен. Внешность моя обыкновенная, красота мужская отсутствовала: высок ростом, худой, но сильный. Возникали мысли: может ли Кира меня полюбить? Не временное ли увлечение, ошибочное? Но скоро понял – любит по-настоящему. Целый год встречались в церкви, потом ходили по бульварам, улицам, познакомились взаимно с родителями. За год было переговорено, рассказано уйма всего. Кира писала удивительные стихи, в которых жила ее душа, нежной, ласковой изображалась природа, и каждое стихотворение открывало заветный уголок ее сердца. Я любил и сейчас люблю каждую написанную ею строчку, советовал посылать стихи в журналы, они превосходили многих печатавшихся поэтов, но она смеялась и в ответ читала новые. Отец Арсений знал о наших взаимоотношениях.
Через год я попросил ее стать моей женой. Пошли к о. Арсению, он выслушал нас, долго молился. Я волновался. Но о. Арсений благословил нас и сказал: “Друг друга тяготы носите, и тем исполните закон Христов”. И повторил: “тяготы носите”. Родители Киры и мои благожелательно восприняли предстоящий брак. Моя мама и сестра Надя быстро подружились с Кирой и души в ней не чаяли. Венчал нас о. Петр.
Кира была деятельным помощником о. Арсения в делах общины, и он уделял ей больше внимания, чем мне, ставя иногда в пример другим сестрам общины. Жить стали на Большой Молчановке в шестиэтажном доме, в пятикомнатной коммунальной квартире, в комнате двоюродного деда Ивана Васильевича. Дедушка был очень стар, за ним требовался постоянный уход, и мама с папой решили взять это на себя, дав нам возможность жить вдвоем.
Тревог и опасностей было много, всего и не вспомнишь. Главное: арест о. Арсения в декабре 1927 г., высылка его, потеря духовного руководителя, арест почти всех священников храма, некоторых братьев и сестер общины, закрытие храма и огромная волна репрессий, начавшаяся в 1928 г. и достигшая высшей точки в 1937–1938 гг. Эти годы были постоянным ожиданием ареста, ссылки, лагеря, расстрела – для каждого жителя страны и особенно для верующих.
Община затаилась, но жила скрытой жизнью, постоянной молитвой, ежедневным чтением всеми членами общины очередной главы Евангелия, совершением на дому редких, радостных литургий оставшимися на свободе, но уже не служившими священниками, скрывавшимися от ареста, или братьями общины, тайно рукоположенными во иереи владыкой Афанасием. Я знал, что еще в 1924 г. Патриарх Тихон рекомендовал ряду верных иереев Москвы избрать из братьев их общин или из прихожан подходящих людей и подготовить к принятию тайного священства, ибо нависла угроза поголовного уничтожения духовенства. Известно также, что просили об этом нескольких владык, я знаю только о владыке Афанасии. В число братьев, избранных для тайного посвящения, я не входил.
В эти жестокие годы безвременья моя Кира развернула кипучую деятельность. Ездила несколько раз к о. Арсению в разные места его ссылок, постоянно сопровождала в такие поездки Александру Федоровну Берг. Собирала с другими сестрами продукты, деньги для помощи нуждавшимся, для священников, братьев и сестер общины, находившихся в ссылках, лагерях, и для их родственников (в основном этим занималась Ирина Николаевна – “Дуняша”). Молодые братья и сестры развозили собранное, что бывало часто крайне опасным. Я четыре раза ездил в ссылку к о. Арсению и два раза – к о. Петру.
Репрессии, по милости Божией, обошли наши семьи, и мы дожили до 22 июня 1941 г. – начала Отечественной войны – “без потерь”. С момента свадьбы и до моего ухода в армию жизнь Киры и моя, несмотря на окружающий страх (террора), была духовно общей и, можно сказать без преувеличения, – поразительно счастливой. Вся моя жизнь протекала в любви к Кире; пусть это гиперболично, но ее дыхание было и моим дыханием – общим жизненным и духовно единым. Долгими вечерами молились: читались утреня, вечерня, часы, акафисты Божией Матери, преп. Серафиму Саровскому, преп. Сергию Радонежскому, преп. Феодосию Тотемскому и другим святым. Бывали дни, когда мы с упоением читали стихи разных поэтов или я с наслаждением слушал стихи моей Киры, они слагались у нее по дороге на работу, в трамвае, во время готовки обеда. Большим горем было отсутствие детей. К врачам не обращались, полагаясь на волю Господа. Считали брак счастливым. Полная духовная и душевная близость соединяла нас.
6 июля 1941 г., в день моей любимой иконы Владимирской Божией Матери, меня вызвали в спецчасть предприятия, где я работал, объявили: броня на освобождение от военной службы снимается и я направляюсь в распоряжение Министерства обороны; должен явиться на следующий день к 10 часам, дали адрес. Немедленно поехал домой, вызвал с работы Киру, поехали проститься к ее и моим родным. Поздно вечером пошли к о. Герману, тайному иерею и нашему другу. Ночью он отслужил литургию, исповедовал, причастил нас. Всю ночь молились, утром прямо от него поехали с Кирой по данному адресу.
На душе после литургии и причастия было спокойно. Тяжелым, грустным и полным внутреннего трагизма было прощание с Кирой, слезы застилали глаза.
Приняло меня какое-то высокое начальство, сказали, что, учитывая мою специальность и профиль работы, меня посылают работать по радиообнаружению объектов (теперь называется радар). Посадили в закрытую машину с тремя моими сослуживцами и в неизвестном направлении повезли.
По прибытии сообщили: с территории выхода нет, питание будет хорошее, письма родным – одно в три месяца, вставать, завтракать, ужинать, спать по сигналу; работа по 15 часов в сутки, любые разработки сразу воплощаются в металле, имеются мощные производственные мастерские; прозвучали угрозы – как будут караться нарушения. Мы все военнообязанные, нам присвоят воинские звания. С нами будут работать заключенные, крупные специалисты; указали, как с ними должны общаться.
Мы поняли, что попали в закрытый привилегированный лагерь, в дальнейшем такие лагеря называли “шарашкой”.
Стали работать, но пробыли в Москве только месяц, в конце августа нас на самолетах эвакуировали в другой город. Всю войну я проработал в этой организации, раз двадцать в составе бригады меня направляли на фронт для испытания разработанного оборудования, но все проходило под наблюдением охраны и без возможности общаться с посторонними. От родных получали письма, в которых часть текста была тщательно зачеркнута, грубо замарана черной краской.
Кончилась война, прошел сорок пятый год, начался сорок шестой, нас перевезли в Москву, режим тот же. Многие стали просить о демобилизации, в том числе и я. В апреле месяце демобилизовали в высоком чине полковника (никогда не участвовавшего в войне), мне в это время было 46 лет, Кире 44 года. На машине привезли домой.
Приехал взволнованный, открыла соседка по коммуналке, милая старушка Мария Петровна; увидев полковника, не узнала, но потом дала ключи от комнаты и все время порывалась что-то сказать, тревожно глядя на меня. Зажег свет, все было как прежде, но в углу стояла детская кроватка, лежали детские вещи и игрушки. Пытался осмыслить, но услышал звук открываемой входной двери, детский голосок, слова Марии Петровны: “Он приехал”. Кира что-то ответила и вошла в комнату, пропуская впереди себя девочку лет трех.
Бросился к жене со словами: “Кира!” Перед этим, сидя у стола, молился, благодаря Господа, что дома и встречу Киру. Словно защищая от меня девочку, прижав к себе и смотря расширенными глазами, не сказала, а простонала: “Это моя дочь! Моя!” – “Кира! – повторил я, – Кира!” – “Это моя дочь! Ты понял? Моя!” “Девочка родилась без меня, Кира вышла замуж”, – промелькнула мысль. “Ты вышла замуж?” – “Нет, не вышла, но это моя дочь”. Я замолчал, не осознавая, что должен делать и говорить.
Собрав всю свою волю, сдерживая волной нарастающее раздражение, разочарование и гнев, подошел, взял на руки девочку и спросил: “Как тебя зовут?” – “Катя!” – и доверчиво потянулась ко мне. Доброе личико, глаза, весь ее облик являл сходство с Кирой. Девочка спросила: “Ты папа? Мама рассказывала о тебе”.
“Одеться и уйти, – мелькнула мысль, – и больше никогда не видеть Киру, не встречаться”. Но она – жена, о. Арсений благословил нас, я соединен с ней таинством брака; бросить, оставить одну с ребенком? Где же моя вера? Этому учил о. Арсений? Да! Кира совершила ошибку, предала меня, нарушила законы веры, заповедь. Я угнетен, раздавлен, но имею ли право судить, наказывать, накладывать трудности на жизнь ранее любимого человека? – И ответил сам себе: “Нет, не имею, я и сейчас люблю свою жену Киру”. Опустил Катю на пол, подошел к жене, сказав: “Давай помолимся Богу и Пресвятой Богородице”. Горько заплакав, она сказала: “Прости меня, я виновата перед тобой, Господом, о. Арсением. Знаю – совершила смертный грех. Все тебе расскажу. Скажи: что нам троим сейчас делать? Скажи!” Взяв ее за локоть, повел к иконам; молитвы читал я, Кира все время плакала. Всю ночь просидел в кресле, молился и думал, думал. Кира уложила Катю, не раздеваясь легла на кровать, под утро тревожно уснула.
Кто из людей не совершает ошибок? И мне ли, человеку, судить мою Киру? Мысленно представил, что решил бы о. Арсений, если бы мне пришлось спросить его, и ответил сам себе: остаться с Кирой, Катей, заботиться о них, никогда не оставлять, возродить отношения духовного единения, общность молитвы, никогда, никогда не расспрашивать о случившемся, ни единым словом, и никогда не попрекнуть происшедшим, сделать так, словно этого и не было, и вместе воспитывать Катю. Но полностью отстранить любую физическую близость с Кирой, жить вместе братом и сестрой и воспитывать Катю. Потом понял, что это решение унизило жену, – через много лет сказал мне об этом о. Арсений.
Не стал говорить о своем решении Кире, остался, и стали мы жить так, как будто ничего не произошло. Было странно одно: мои родители и сестра Надежда никогда не сказали ни одного плохого слова о Кире и не осудили, по-прежнему относились хорошо и любили ее и Катю. Мать Киры – Елизавета Андреевна – осудила дочь, но я промолчал.
Конечно, пришлось уехать из комнаты на Большой Молчановке в другой район; обмен был трудный: с доплатами, переплатами, но в результате мы получили две комнаты в трехкомнатной квартире. В третьей комнате жила молодая учительница Александра Викторовна Шилова с сыном Сережей, на один год старше нашей Кати.
Прожили год, однажды в три часа ночи пришли трое: мы решили, что за нами, но они произвели тщательный обыск у Александры Викторовны и увели ее. Мальчик остался в ее комнате. Месяца три Сережа жил с нами, решили усыновить. Пошел в райотдел, спросил, можно ли усыновить. Ответили – нет. Прошло еще три месяца, сказали, что отправят в детский дом для “врагов народа”. Пошел в третий раз, дали бумагу в отдел опеки, поволынили и оформили. Мы знали, что усыновление незаконно, мать жива, но в райотделе обмолвились: осуждена на десять лет без права переписки, потому и дали согласие. Семья наша теперь состояла из четырех человек.
Квартира из трех комнат стала полностью нашей, соседей не было, мы спокойно молились. Приходили священники и совершали литургию, собиралось обыкновенно пять-шесть, реже семь человек, больше собирать боялись.
Внешне были мужем и женой, любили друг друга и постоянно занимались Катей и Сережей, рассказывали сказки, короткие, но интересные пересказы житий святых, мучеников, подвижников. Были две бесконечных сказки. У Киры – черный котенок Светик, ловкий, умный, сильный, постоянно попадавший в беду, но всегда побеждавший и помогавший всем окружающим. У меня героями бесконечной сказки были Волк и Лиса, вечно старавшиеся победить друг друга. Когда бы Кира или я ни пришли, раздавался двойной крик: “Папа, мама, сказку!” Не дай Бог не рассказать – обида.
Книги доставали у знакомых или у Татьяны Ниловны, работавшей в библиотеке им. Ленина старшим научным сотрудником; выносили их тайно и через неделю возвращали. Это были апокрифы о детских годах Иисуса Христа, Божией Матери, Николае Чудотворце. Ребята особенно любили эти повести и рассказы. С восьми лет они сами погрузились в мир книг, которые подбирали дедушки, бабушки, Надежда и Кира. Кира по-прежнему занималась делами общины, но в меньших размерах, работала микробиологом, я преподавал в МВТУ и работал в “ящике”. Катя и Сергей учились хорошо, без нажима готовили уроки, молились самостоятельно и с нами, постоянно занимались друг с другом, ходили неразлучной парой, осмысленно подбирали друзей и, самое главное, росли глубоко верующими людьми. Детей любили совершенно одинаково, никого не выделяли, они понимали это, но Катя больше тянулась ко мне, а Сережа – к Кире.
Были мы дружны и счастливы, дети соединяли нас, но невидимая черта разделяла Киру и меня. Через два года после приезда я потерял над собой контроль. Было Рождество, устроена елка, розданы детям подарки. Передаю Кире свой подарок, радостно поздравляю и вдруг схватываю ее за плечи, целую лицо, губы, глаза, шею. Теплые руки Киры охватили меня, прижавшись ко мне и целуя, произнесла несколько раз: “Юра! Юра!” – крепче охватывая мою голову.
Сняв руки с шеи, почти оттолкнув ее, отошел и смог только сказать: “Прости! Я забылся!” Сказав эти слова, понял свою неискренность, ложь, ведь я до самозабвения любил Киру и должен был помнить: она моя жена и благословил от имени Господа нас о. Арсений, а я свою гордость поставил выше любви и всепрощения.
Боже мой, как же она рыдала, повторяя: “Юра! Юра! Прости!” Ужас охватил меня, мне было жалко, больно, что я обидел Киру, но невысказанное, не до конца осознанное чувство не давало возможности разорвать невидимую разделявшую нас преграду.
Я взял Киру за локоть и стал вслух читать молитвы перед иконой Владимирской Божией Матери, а Кира рыдала и никак не могла остановиться. Закончив молиться, положил ей руки на плечи, усадил рядом с собой на диван, обнял, прижал к себе и стал молча и тихо проводить рукой по ее голове, плечам и рукам, осознав всю свою неправоту, жестокость, безудержное зазнайство и гордость, опустился перед ней на колени и, обняв, сказал: “Бога ради, прости меня, я не прав, надуманной отстраненности больше не будет – ты знаешь, я люблю тебя. Все мое поведение было результатом ложной гордости, и не этому учил нас с тобой о. Арсений”.
Поднял, поставил перед собой и много раз расцеловал. Все прошло, рухнуло, осталась вера в Господа, соединяющая нас, дети – центр земной жизни, и любовь, скрепляемая верой и милостью Божией. Я был неправ и виноват перед Кирой, забыв благословение духовного отца, забыв, что она – моя жена, доставлял мучение Кире и самому себе, сейчас это исчезло.
Никогда я не говорил, не спрашивал Киру, что толкнуло ее в годы войны совершить ложный шаг и родить ребенка. Однажды, через несколько лет она внезапно сказала: “Юрий! Все, чему учил о. Арсений, все, чему посвятила жизнь: вере, Богу, тебе, мужу, – пало в одно мгновение бездумно, подло. Это случилось единожды, гнусно, противно, безвольно; поняла – будет ребенок, уничтожить его нельзя, это убийство, огромный смертный грех перед Господом. Даже если бы не было ребенка – все равно призналась бы тебе в неверности; хотя это тоже смертный грех, но не убийство ребенка, Ангел Хранитель дается ему еще до рождения”. Больше об этом никогда не говорили.
В 1958 г. из лагеря после 18 лет заключения возвратился о. Арсений. Дети выросли, Кате 15 лет, Сергею 16 лет. Мне было пятьдесят восемь, Кире – пятьдесят шесть лет, но она была такой же красивой и стройной, на вид можно было дать не более сорока. У нее всегда была особенность выглядеть на пятнадцать-шестнадцать лет моложе.
В июне 1958 г. Кира и я приехали в Ростов к о. Арсению, прожили три дня. О радости встречи писать не буду, понятно, что испытывал каждый из нас. Лагерь тяжело отразился на здоровье о. Арсения, ухудшилась сердечная деятельность (в прошлом, в юности, он перенес эндокардит, который тогда не умели лечить), обострились отеки ног. Внешне, конечно, несколько постарел, но духовно еще больше возрос. Это становилось особенно понятным, когда он своим прозорливым взором проникал в твою душу – знающий ее, добрый и всепрощающий, понимающий человеческие слабости, их причину, и каждого пришедшего человека рассматривающий в соответствии с его внутренним устроением, особенностями характера, воспитания и жизни. Редко когда священник в храме так внимательно подходит к приходящему на исповедь человеку, да и времени у него на это нет.
Долго, очень долго он говорил и исповедовал Киру, и вышла она от него просветленная, радостная, со слезинками на расширенных счастливых глазах. Моя исповедь и разговор тоже были долгими, откровенно признаюсь, мне было духовно страшно исповедоваться о. Арсению. Я стал рассказывать о многом, что происходило со мною, и о грехах, совершенных в прошлом, но он движением руки остановил. “Это суетное, потом. Кира подробно рассказала о происшедшем в 1943 г. и о том, что было с 1943 по 1946 гг., когда вы вновь встретились. Все знаю, не повторяйся. Ее поступок даже по церковным канонам давал тебе право развестись и постараться забыть ее, и никто не осудил бы тебя, потому что совершенный Кирой грех является смертным, подлежит суровому осуждению, и только Господь на Страшном суде может простить совершенное, по Своей великой милости.
Кира – человек сильной воли, большой духовности и проникновенной веры, и именно такие люди, осознав ужас происшедшего, способны на совершение безумных поступков под влиянием эмоционального стресса: “Мне нет прощения, нет возврата к прошлому”.
Перед ней открывались три пути: первый – обращение к всепрощающей милости Господа, постоянному покаянию, молитве, перенесению бесконечной цепи унижений, отвержению от друзей по общине и незнанию, простишь и примешь ли с чужим ребенком, и так жить нужно было постоянно; второй, по которому пошло бы большинство женщин, – уйти к другому человеку, тем более, что он многие годы любил Киру (молись об этом человеке, его имя – Дмитрий), но против этого в ней восставало все: обретенная годами вера, безграничная любовь к тебе, к друзьям общины, к Церкви, молитве и к Господу Богу, Пресвятой Богородице, святым. Это был путь второго предательства, полного отречения от прошлого, погружения в житейскую суету и сумрак безверия; и третий – страшный: под влиянием возникшего стресса – мне приходилось встречаться с такими людьми в лагерях, ссылках, на воле – принять решение уйти из жизни, будучи уверенной, что ей прощения на земле.
В лагере Господь Бог явил мне великое чудо. 27 января 1943 г. ощутил я душой своей, что Кира находится на грани погибели, и начал молить Пресвятую Богородицу спасти ее, особенно тревожился и молился ночью (в Москве в это время был день). Я просил, умолял Господа помочь, послать людей, способных поддержать ее, и такие люди нашлись: твоя мать, Елена Александровна, отец и сестра твоя, Надежда, и это было поистине великое чудо. Родные твои не только не осудили Киру, но сделали все, чтобы спасти ее, взяли в свой дом заботились и любили, как свою дочь и твою жену.
Возвратившись из армии, ты принял Киру и Катю. Внешне вы жили мужем и женой, все считали Катю твоей дочерью, но два года ты отстранялся от общения с женой, что заставляло ее постоянно сознавать греховность содеянного и постоянно молить Господа о прощении и очищении. Твое решение было правильным, Бог вразумил тебя, но потом, по великой Своей милости, Господь вновь соединил вас воедино. Усыновив Сергея, ваша семья стала сплоченной крепкой верой и дружбой”.
Разговор наш был долгим, воспоминания приходили и приходили, и от этого о. Арсений оживал, вспоминал и многое рассказывал мне в этот день.
Отец Арсений был для меня и Киры не только духовным отцом, это был друг, вместе с которым мы создавали общину, шли к одной общей цели, шли по заветам святых отцов Церкви.
Много раз исповедовался я у о. Арсения, и каждая исповедь была ступенью к новому очищению души и познанию духовного, но сейчас это была исповедь совершенно особая. Восемнадцать лет мы не виделись с батюшкой, восемнадцать лет отделяло нас от той давней исповеди, что происходила в деревне Архангельской области, но внутренне ощущение оставалось таким, что не было долгой разлуки и всегда и постоянно о. Арсений был с нами. Да он всегда и был с нами и в лагере молился о нас, его духовных детях, этим спасая и поддерживая нас.
В одном из разговоров о. Арсений однажды сказал мне: “Твое принятие Киры было закономерным, ты знал ее внутреннюю жизненную сущность, характер, чрезвычайную ранимость и духовное мировоззрение, глубину веры и понимал, что ее падение станет для нее постоянным молением о прощении, стремлением к Богу через раскаяние и вечное сокрушение, и знал ее любовь к тебе и свою – к ней. Вероятно, тебя удивят мои слова, но совершив тягчайший грех, сознавая это, мерой своего покаяния, постоянного сознания греховности Кира еще более укрепила свою веру и стала внутренне более совершенной. Это, Юрий, удивительно, но так бывает у людей сильного характера и глубокой веры. Пути Господни неисповедимы.
Господь показал ей, что есть люди, готовые в самые тяжелые часы жизни, отбросив все условности, помочь терпящему бедствие человеку. Этим они открывают духовную красоту души своей и ярким светом показывают величие Промысла Божия. Это дало Кире духовные силы”.
После выхода о. Арсения из лагеря в 1958 г. было множество моих встреч и бесед с ним. Временами он жил неделю–две у нас в Москве, летом мы приезжали с Кирой в Ростов, снимали комнату и жили весь отпускной месяц, брали с собой Сергея и Катю. Дни эти всегда были днями радости; а встречи заполнялись воспоминаниями о. Арсения или приезжающих, разговорами и интереснейшими беседами на духовные темы.
В последние годы батюшка чувствовал себя слабым, подолгу лежал на диване или летом в садике в шезлонге, прикрытый пледом. Временами резко ухудшалась сердечная деятельность, появлялась одышка, отеки ног, длительная аритмия. В общине врачей было много: Юля, Ирина, Людмила, Ольга Сергеевна, Александра Андреевна и еще много других. Теперь кто-то из них был профессором, доктором медицинских наук, заведовали клиниками, возглавляли мединституты, больницы. Благодаря их заботам и усилиям, насильственным увозам в лучшие лечебные учреждения и лечению и, в особенности, благодаря великой милости Господа и Пресвятой Богородицы к нам, его духовным детям, смог тяжело больной о. Арсений, перенесший девять лет ссылок и восемнадцать лет “лагеря смерти” прожить семнадцать лет в Ростове в доме Надежды Петровны, беззаветно ухаживавшей за ним.
Отец Арсений был слаб и болен, но люди ехали и ехали к нему, почти каждый день приезжало не менее пяти человек, и он принимал, беседовал, исповедовал, служил и беспрерывно молился
Август-сентябрь 1967 г.
|
|
|
|
Текущее время: Пн дек 23 04:21:48 MSK 2024
Общее время, затраченное на создание страницы: 0.01503 секунд
|
Правоверие
Участники
Поиск
F.A.Q.
Регистрация
Вход
Начало
